Аркадий Минчковский - В наши дни

— Да откуда же мне это, — стал я возмущаться, — мне это откуда известно?! Почему у вас в цирке хищники среди бела дня, как куры по деревне, разгуливают? Ладно, я еще ничего. Другой бы на моем месте умер с перепугу.

— Вообще-то да, — кивнул директор.. — Надо будет сказать матери, чтобы задала Вике. Недоглядела она, видно, за Фомкой, вот он и пошел гулять. Так-то она с ним запросто. И часто вместе прохаживаются. У нас в цирке Фомку все знают.

— Так она, эта Вика, не только с попугаями?

— Что вы!.. Первая помощница матери. Она в клетку к зверям, как и та, входит. Репетировать с ними помогает… Погодите, еще немного — и со львами станет работать Вика, а помогать тогда будет мать. Девчонка о том только и мечтает. Да ведь ей еще и шестнадцати нет, кто разрешит… А насчет попугайчиков, так это так, чтобы к манежу, к публике привыкать. Этот номер она потом кому-нибудь передаст. У них же звериная цирковая династия. Дед Вики со слонами работал. Да вы же знаете…

— Знаю, — подтверждаю я. — Слышал. Да, смелая все-таки девчушка. Как это она мне: «Он не тронет!»

А про себя думаю: «Вот тебе и Вероника-Вика с танцами возле попугайчиков в легких туфельках!..» Да, получился со мной конфуз. Хорошо, что, кроме Фомки, никто этого не видел. Вышло-то — не такой уж я в цирке свой. Только воображал, что все знаю и понимаю. На самом деле так — вокруг да около. Честно признаться, неплохой получился урок.

С тех пор, сидя в креслах рядом с теми, кто в цирковом деле не очень-то искушен и готов поражаться чуть ли не всему, что там происходит, я со своими знаниями арены к ним не пристаю. Пусть думают, что воздушные гимнасты ежедневно рискуют жизнью, что хищники могут съесть своего повелителя, а иллюзионисты и в самом деле творят чудеса.

Да ведь так оно, пожалуй, и есть.

А цирк я люблю по-прежнему.

История эта берет начало еще с военных лет, когда я, понятно, был на фронте. А тут у нас в деревне угнали в Германию девчат. Самых что ни на есть заметных, и так не свыше лет семнадцати.

Попала среди них и дочь моей соседки Матрены Дмитриевны, Таисья, Таська по-простому. Девица завидная. Митревне сейчас шестой десяток, а тогда еще была женщина молодая. Муж ее Тихон, колхозный шофер, с первого года войны в без вести пропавших. У них четверо было — все девчата. Ну, старшую и забрали. Увезли ее, как рассказывали, в Саксонию — земля такая немецкая есть. Сперва письма писала; мать, как получит, — к соседям и реветь. А потом сообщает: «Полюбила я тут, мама, такого не хуже, как я, угнанного, француза по нации, и он меня полюбил. И, значит, вместе нам теперь горькое наше житье переживать».

Тут вскоре пришла победа. Согнанный немцами народ с разных стран, кто жив остался, — по домам. Ждут Таисью, а та не едет. Не может, значит, со своим французом разлучиться, Да так, вместо того чтобы в Березники — во Францию за ним подалась. Отрезанный, стало быть, ломоть. Но что ты с бабой будешь делать — любовь!

Ну, пока мы первые роды мыкались, подымали свое колхозное хозяйство, Таисья там, в городе Дижон, вышла замуж по ихним законам. Писала, что до смерти бы хотела родню повидать, но дело это невозможное — потому ждет прибавленья. Одним словом — семья!

А тут вдруг третьего года зимой приходит в правление та самая Матрена Дмитриевна, в руках письмо с заграничными печатями, и прямо к председателю.

— Вот, — говорит, — Максим Андроныч, какие новости немыслимые. Дочь моя с мужем Марселем и внучатками едут в гости. Не знаю, что и делать. Кабы одна Таисья, так что там, а то с французом. Кто знает, как принимать? Дом у меня хоть и ничего, и есть чем покормить, да поди он к городской жизни, к ванным комнатам, к мягким мебелям привык…

Наш председатель Максим Андронович — хозяин, между прочим, башковитый. Повертел он в руках конверт и говорит:

— Ничего особенного тут, Матрена Дмитриевна, нет. Человек как человек, хоть и из Франции. Помнится, писала твоя Таисья, рабочий человек — механик. Но все ж дело, в своей мере, политическое, и, хоть ты колхозница передовая, одну тебя оставить тут нельзя. А чтобы не получилось никакой некультурности и чтобы во Франции знали, что из себя наши Березянки являют, следует принять твоего зятя по всем законам гостеприимства, и для этой цели в помощь тебе небольшую инициативную группу выделить.

Ну, создалась группа. На первый случай в нее вошел заместитель председателя Сивухин. Он у нас все больше по снабжению. Потом Ия Павловна — учительница, что как раз французскому в школе учит. Еще по молодежной линии — Витька Колотушин. Тот и дирижер духового оркестра, и первый ухажер, и другая самодеятельность. Ну, конечно, Матрена Дмитриевна, как к тому делу не посторонняя.

Насчет угощения — Максим Андронович посоветовал, чтобы водки было поменьше, а выставить вина шампанского, которое как раз у нас на полках в сельпо третий год без спросу пылилось, а французу, говорит, без него зарез.

Сивухина с Ией Павловной, за тем, чего у нас нет, в город направили, приобрели, между прочим, статую-бюст французского классика по фамилии Вольтер. Ну, книг разных, не наших, чтобы гость на отдыхе не заскучал. По требованию Колотушина искали еще французских нот, но только что и привезли — гимн «Марсельезу».

Вскоре и телеграмма из Москвы. Дескать, едем, встречайте! Самые морозы шли. Станция от наших Березянок — семнадцать километров. Сивухин идею выдвигает.

— Хорошо бы, — говорит, — этого француза до деревни на тройке домчать. Машина что — она везде машина, а тройка — дело звонкое, русское!

Послушали. Соорудили тройку, Как положено, с бубенцами — у деда Евдокима отыскались. Для Матрены Дмитриевны и ее семьи Максим Андроныч не пожалел колхозной «Победы» на высоком ходу. Ию Павловну с собой взяли, Колотушина — он во всем впереди. Прибыли. Ждут..

В положенный час подходит московский почтовый. Бегут наши к вагону, который в телеграмме указан. И что же видят?

Сперва спрыгивает на платформу куда как еще молодой мужчина. Лицо бритое, смуглое. В плечах не сказать узок, но и особого размаху нет. Курточка на нем вязаная, вроде бабьей кофты. Сделал всем привет ручкой. Дескать, спасибо всем за встречу, и уже снимает с площадки своих мальцов. За ними два чемодана стаскивает, а тут уж и жену — Таисью нашу, — как что бьющееся, аккуратно на руки берет и на платформу ставит. Ну, сцены, понятно, семейные. Матрена с дочерьми к своим кинулись. Обнимают сестру, разнолеток целуют, с французом осторожно здороваются.

Витька Колотушин для усиления, значит, момента хотел было приветственное слово рвануть. Мигнул Ии Павловне — переводи, мол… Но только и сказал: