Аркадий Минчковский - В наши дни

В стороне от акробатов жонглер. В расстегнутой до живота рубашке, он, наверное, уже с час подбрасывает вверх и ловит шарики. Что-то не ладится и у жонглера. Реквизит то и дело падает на опилки. Артист поднимает шарики и кидает, кидает их вверх без конца. Рубаха его потемнела от пота. Мокрыми сделались волосы. Трудно и представить себе, что вечером, одетый в сияющий блестками костюм, он, улыбающийся и ловкий, будет безошибочно кидать и ловить свои крутящиеся в воздухе тарелки и шарики, и зрителям будет казаться, что делает он это шутя и играючи.

Народа за кулисами цирка в дневное время немного. Откуда-то из глубины помещения послышится лай собачки или прорычит хищник, да незнакомо крикнет диковинная птица. Обыден и неживописен цирк в эти часы.

Теперь, когда я вам рассказал про цирк и немного про себя самого, про то, что видел и о чем наслышан, Должен поведать и о том, что со мной однажды приключилось.

Шел я в цирк. Было это осенью. Моросил долгий сплошной дождь. Такой, что его и не видно, а все кругом, и ты сам, промокшее. Свинцовое небо так низко нависло над Фонтанкой, что, казалось, скоро соединится с ее водами. Кто долго жил в Ленинграде, знает, что в такой день на улице и не разберешь, какое время года. Весна ли, осень, а то сырая, бесснежная зима.

В цирк я спешил по делу, к директору. Он меня ждал, а я уже чуть запаздывал. Наконец добрался до служебной двери.

Поздоровался с охранником и двинулся влево, где находится служебный гардероб. Сдал мокрую одежду и поскорее к директору.

За гардеробом дверь со стеклом, а за ней большое предкулисное помещение. Влево от двери автомат с газированной водой. Пей, если хочешь! В стене напротив большой проем, за которым находится коридор, опоясывающий кольцом весь зрительный зал. Справа в толстой стене каменная широкая арка. За ней просторный проход от конюшни до самого зала.

Тут, слева, с обратной стороны форганга, по вечерам, перед тем как вылететь на манеж, посиживают на своих нетерпеливых конях джигиты в черкесках или спокойно ожидают выхода к публике симпатичные гиганты слоны. Здесь, приготовленная и заряженная, стоит цветистая аппаратура иллюзиониста. Тут дремлет, дожидаясь и своего выезда, ушастый ослик клоуна Карандаша, когда тот выступает в Ленинграде. В этом же коридоре, на всю его протяженность, вытягивают поезд из сцепленных один с другим вагончиков, в которых живут хищники. В клетку на манеже они бегут через тоннель из надежных железных прутьев. Зверей подгоняют помощники дрессировщика. Работают они в комбинезонах, на головах шлемы, как у монтажников. Наконец, здесь ждут очереди все, кому еще предстоит предстать перед зрителем.

Во время подготовки хищников даже привычному в цирке человеку лучше держаться отсюда подальше. Бывает, тут вывешивают табличку: «Внимание! Тигры!»

Помещение, в которое я вступил, служит подсобным местом. Тут, поблизости от выхода на арену, все, что потребуется во время работы артистов: лестницы и шесты балансеров, постамент для тяжеловеса, позолоченный двухколесный кабриолет, в котором выедет наездница, какие-то клоунские гигантские чемоданы и разное другое, что вытаскивают на время номера, а потом снова возвращают сюда.

Сколько лет я бываю в цирке, столько вижу здесь на стене, левее арки, большую, написанную масляными красками картину в бронзовой раме. На картине изображен провинциальный деревянный цирк, то место возле форганга, где готовятся к выходу артисты. Стоит конь с расчесанной гривой и седлом-панно на спине. Рядом делают разминку преувеличенно мускулистые акробаты. Прислонившись к стене, скучает коверный Чарли Чаплин, без которого прежде не обходилась ни одна программа. В стороне белый клоун с круглым воротником, в шелковом балахоне, с напудренным лицом и пунцовыми ромбиками на щеках. Тут и наездница в легкой балетной пачке, которая будет танцевать на коне. Пока что, положив ногу на ногу, она сидит на табурете и кокетничает с мужчиной, одетым по моде прошлых лет.

Никто, кажется, не знает автора этого не отличающегося высоким мастерством творения и не помнит, когда и кто его сюда водворил. Скорее всего, другого места в цирке для живописного полотна не нашлось. Но с картиной тут так свыклись, что, наверное, исчезни она однажды, стало бы чего-то не хватать. Что до меня, то всякий раз, когда я вхожу в помещение за гардеробом, я непременно кидаю на нее взгляд, а иногда и чуть задерживаюсь. Как-никак, а все-таки трогательная сценка старого циркового мира.

В тот день, когда я спешил к директору, уже с месяц шла программа, основным номером в которой было выступление знаменитой дрессировщицы львов. Плакат, где она в венгерке с галунами и в черных блестящих сапогах была нарисована среди сидящих на тумбах грозных хищников, высился у входа в цирк и закрывал собой два этажа. Смелая укротительница являлась гвоздем представления.

В тот же вечер выступала и ее дочь, юная Вероника. Она работала с попугаями. Белые и цветные, вынесенные на арену на специальном металлическом устройстве, с жердочками, они, нахохлившись, ждали, когда настанет их черед что-то исполнить. Исполняли они то, что делают в цирке все попугаи. Раскачивали друг друга на маленьких качелях, запрягшись тройкой в крохотную коляску, катали в ней по барьеру самого из них ленивого. Еще вертели колесо и выкрикивали что-то не очень понятное.

На манеж Вероника выходила в коротеньком платьице и туфлях на невысоких каблучках, по-балетному ступая на носки. Ее, длинные волосы были широко расчесаны, а на макушке завязаны большим розовым бантом. Вся она походила на нарядно одетую живую куклу. Публике ее номер был по душе. Он был легким и изящным. Вероника обворожительно улыбалась и делала реверансы зрителям, за что те ее награждали аплодисментами.

Признаться, глядя на нее из зала, я рассуждал иначе. «Здорово, — думал я, — живешь! Мать — бесстрашная дрессировщица диких зверей. Каждый вечер входит в клетку со львами, которые могут ее растерзать, а дочка забавляется с попугайчиками. Носит их на пальчике и пританцовывает, демонстрируя публике свои стройные ножки. Красиво, мило и совершенно безопасно. Это тебе не целоваться с царем природы, что на страх публике ежедневно проделывает героическая женщина». Да, так я думал, но вернемся к рассказу.

Вот, значит, открыл я дверь и вступил в то самое помещение, где висела знакомая картина. День был будним. Время этак часов около четырех, когда в цирке все затихает. Артисты уходят в гостиницу — она рядом, по соседству с Инженерным замком. До представления нужно успеть пообедать и немного отдохнуть. Уходят и те, кто бывает тут днем. В огромном помещении так пустынно, что с трудом веришь: придет вечер и все тут озарится яркими огнями, заполнится шумом и заживет деловитой закулисной суетой.