Аркадий Минчковский - В наши дни

Товарищ артист! Мне от вас ничего не надо. Хотелось выговорить душу. Больше некому. Девушки, которая ждет меня, тоже нет. Остались вы один. Я никому тут не сказал, что написал. Поднимут на смех. И вы мне не пишите, не надо. Ну их. Не поймут. Пока до свиданья».

Последние несколько строк письма, свалившись с линеек, клонились вниз, вправо и лепились вплотную к срезу листка. Письмо заканчивалось неожиданно коротко-домашним: «Саня».

Дочитав его, артист снова взглянул на первую страницу. Письмо, по-видимому, писалось долго. Были в нем слова, старательно зачеркнутые, и другие, написанные поверх них. Разобрать строки оказалось делом не столь уж сложным, и ошибок виделось не так уж много. Но не орфография и стиль письма занимали сейчас моего знакомого, Он думал, что, наверно, поступил правильно, когда посылал назад «воровские деньги». Не предполагая того, он, оказывается, задел душевные струны парня, которые еще не заржавели до конца. Захотелось поделиться охватившими его мыслями с кем-то близким, способным понять его. Но с кем? Разговор о трогательном и немного смешном послании с Марией Михайловной исключался. Для этого пришлось бы открыть тайну возвращенных денег, а время еще никак не пришло.

Так ничего и не сказав жене, артист прочел письмо нескольким старым товарищам-коллегам, с кем в те дни встречался на съемочной площадке в студии.

Актерский люд, как обычно, собрался здесь с бору по сосенке, кто откуда. Кто, только что отснявшись под солнцем Гагр, за несколько летных часов сменил знойное небо субтропиков на сумрачные своды туч над Невой. Кто, лишь поутру выйдя из «Красной стрелы», сегодня же снова проведет ночь обратного пути в Москву в этой гостинице на колесах, где частым путешественникам хорошо знакомы не только буфетчицы и проводники, но и машинисты. Случалось, чтобы не опоздать на утреннюю репетицию в театре — театр настоящий актер не променяет ни на какую самую соблазнительную кинославу, — приходилось мчаться домой и на электровозе, пущенном для него в нарушение самых строгих инструкций. А кто — уже второй день наслаждается покоем «Европейской гостиницы», прибыв из Варшавы, со съемок совместного фильма. Меж тем весь этот кочевой народ друг друга хорошо знает и почти все тут на ты. Встречаются с поцелуями, по старой театральной традиции, на день-два, не больше, но зато по нескольку раз в год. У каждого есть что порассказать любопытного. В большом ходу здесь веселые истории и остроумные анекдоты. Времени на них куда как хватает, потому что известно, сколько пропадает часов попусту, когда что-то там у киношников не ладится, кого-то еще ждут, кому-то придумали добавить бороды или сменить лошадь, которая, как на грех, вчера подвернула ногу, а новая другого оттенка, и ее срочно перекрашивают.

И идет то, что, по перенятому от флота обычаю, называется «травить». Только здесь травили актеры. Прорваться и «получить площадку» нелегко. И горе тому, кто хоть коротко, а расскажет неинтересную байку или старый анекдот. Проштрафившийся будет безжалостно унижен. Не спасут ни великая известность, ни звание. Потому что здесь равны все — маститый трижды лауреат, кому искусный гример убрал морщины с лица, и начинающий сниматься молодой актер, которому для солидности выбрили залысины.

Моего знакомого — а ему не терпелось поведать историю с так глупо обворовавшим его парнем — внимательно выслушали, поулыбались и покивали головами. Иные строчки из письма вызвали взрыв хохота. Одним словом, над историей с вором, надевшим женский жакет, посмеялись и тут же о ней забыли, перейдя к другим, еще более забавным. Мой знакомый отделился от веселой компании и, убирая письмо, пожалел о том, что, сам того не желая, выставил на осмеяние все происшедшее.

Его безусловно устраивало во всем этом то, что парень и сам его просил ничего не отвечать.

Еще раз перечитав письмо и подумав о том, что про историю с незадачливым воришкой можно сочинить рассказ или что-то вроде сценария, он пока что положил любопытное письмо Сани в папку других интересных писем и записей, набросанных впрок, и скоро о том запамятовал. Лишь в разговорах с друзьями или за столом в компании добрых знакомых артист вспоминал случай с кражей женского жакета вместо модного пиджака и все, что было потом удивительного.

Прошло два или три года. В жизни его не произошло никаких серьезных изменений. Артист по-прежнему снимался в кино, отдавая сердечную привязанность родной сцене. За это время он написал пьесу и тешил себя надеждой, что вскоре она увидит свет рампы, давно не существующей в театре. Были удачи, были и разочарования. В эти годы ему удалось сыграть роль старого ученого — человека яркого ума и чуткого характера. Спектакль и исполнение им роли профессора, живущего любовью к людям, имели успех. Моего друга хвалили. Публика, заполнявшая театр, подолгу вызывала артиста. И он, под бледным гримом, который становился еще бледней, когда добавляли света, усталый и счастливый, по нескольку раз выходил кланяться уже перед опущенным занавесом.

На одном из утренников, прошедших с особым подъемом, когда наконец погасли слепящие огни софитов над сценой и артист добрался до своей гримерной, чтобы опуститься в кресло и немного передохнуть, на столике перед зеркалом он увидел записку, набросанную шариковой ручкой на листке из блокнота в клеточку:

«Пожалуйста, если можете, придите после конца вниз. На минутку. Очень просим вас. А мне так необходимо. Саня».

Не поняв, какой такой Саня просит его спуститься вниз, с запиской в руках, припоминая всех знакомых Александров, Саш и Сань, мой друг вышел в актерское фойе и набрал по телефону номер проходной. На вопрос, кто его там ждет, вахтерша ответила, что ждет его какая-то делегация, ремесленники, что ли…

Тогда, сунув записку в карман, артист, не снимая грима, направился к лестнице, ведущей к служебному входу.

В маленькой прихожей за дверью, где сидел вахтер, со скамьи одновременно поднялись пятеро молодых людей, пожалуй, даже мальчиков.

Разного роста и цвета волос, достаточно вольно отпущенных, все они, на первый взгляд, были чем-то похожи друг на друга. В устремленных на него пяти парах глаз артист увидел удивление, мгновенно сменившееся открытым восхищением. И тут навстречу ему сделал шаг юноша с темными волосами, закрывавшими уши, которые все же упрямо выбивались наружу. Он был, как и другие ребята, одет в аккуратный пиджачок. На артиста с надеждой, если не с мольбой, смотрели лучистые синие глаза.

— Не узнали? — краснея, не без труда выдавил из себя паренек, не зная, смеет ли он протянуть руку, и потому по-солдатски стоя «смирно». — Саня я… Тот, который, помните?..

Но артист уже и так все вспомнил: и на треть заполненный судебный зал, и худенького стриженного наголо парнишку с торчащими ушами на скамье подсудимых.