Александр Ливанов - Солнце на полдень

Лишь на миг оглядываюсь — не пошел ли трактор? Нет, все еще стоит. Ох и попадет Грыцьку!.. В чем же там дело? А вдруг все в клапанах, которые я притирал?.. Не может это быть. Мыкола сам проверял. Керосин не просачивался… Конечно, нужно сделать подтяжку подшипникам.

Но вот я уже слышу рокот мотора — трактор пошел! Ура! Работа продолжается! Утрись, Пахомовна! «Подными, матаня, ногу, покажи веселый глаз!» — напеваю я на бегу. Репертуар Кольки Мухи это.

Издали картина из целых четырех жаток-лобогреек куда меньше внушительна. Почти все скрылось за хлебами. Черным пятном едва виден трактор, едва мельтешат красные планки мотовил. А вот уже и марево все размыло, уже и пятен не видно — одно только марево плавится под высоко вскинутым ясным небом с жгучим — смотреть больно в середине — полуденным солнцем.

Я уже весь запыхался, но продолжаю бежать — главное, застать водовоза возле колодца или возле правленья. На тракторном стане его не было, когда пробегал мимо. И трактора Тони тоже не было…

Прибытие комбайнов было неожиданностью не только для меня, но и для самого Жебрака. Двум «Сталинцам» по пути в какой-то крупный совхоз велено было на ходу «смахнуть» наши поля. Вся деревня высыпала смотреть эти чудо-машины; еще не успели рассмотреть их как следует, обсудить событие, сколь-нибудь в нем разобраться — как это машина и жнец, и швец, и на дуде игрец, как комбайны уже были в поле! Тянуть их доверено было не кому-нибудь, а Тимохе, его «катерпиллеру», у которого, по словам Мыколы, — «на крюке сила в тридцать лошадей!». Да что там «катерпиллер» — видел я в МТС наши новые «челябинцы»! Вот это машины! Получше всякого «американца». Хотя, по правде сказать, и на нашем «катерпиллере» одно имя — американское, а части все — давно уже все нашенские, райснабовские. Одним словом, — тот же «челябинец»…

Теперь уже настоящих два степных корабля, два серых комбайна, с высокими мостиками, грохочущими цепями, наклонной трубой сбоку («из нее хлеб грузится»), а главное, с настоящим корабельным штурвалом, с ходу врезались в пшеничный массив своими широкими хедерами. Далеко, даже на конце загона, комбайны были всем видны и возвышались над хлебами! Когда комбайны подходили ближе к селу, все, стар и млад, высыпали в поле, чтоб посмотреть на чудо-машины. Гул трактора, гул комбайнов — сельчане, что-то крича друг другу на ухо, объяснялись руками, как глухонемые: все были взволнованы, качали головой, прицокивали языком, ахали — и не было конца удивлению. Как угорелые шныряли вокруг машин мальчишки, стараясь первыми все рассмотреть в подробностях, заглянуть и под низ, и в самое чрево комбайна, перекрикивая друг друга, с ходу о чем-то горячо споря.

Не меньше машин поразили всех и сами комбайнеры. Казались они людьми необыкновенными, не простыми смертными, ну чуть ли не марсианами. Даже самые бойкие мужики с ними заговаривали робея и искательно, с видимым смущением. Никто не вспомнил сейчас, что когда-то так же встречали и первые на селе трактора, первых на них трактористов. Да что там трактористы — те сами как бы малость стушевались и, если и не робели так в разговоре с комбайнерами и даже храбрились и разыгрывали свойскость, разве в этом не чувствовалась и уважительная почтительность, и даже затаенная зависть?

Ком-бай-нё-ры!.. И сколько бы Марчук ни пытался поправить ребят и взрослых — не комбайнёры, мол, а комбайнеры, все на него взглядывали укоризненно: зачем это он так? Может, оно и правильней по науке, но уж пусть он не обижается, их учитель: ком-бай-нё-ры! Куда как внушительней звучит, и, значит, вполне под стать таким чудо-машинам!

У Марчука хватило чутья и догадки понять особое настроение своих сельчан и учеников, не настаивать на книжных прописях и грамматике. Он сам был взволнован не меньше их и лишь улыбался с терпеливой снисходительностью. Для села это был настоящий праздник. И старики такого праздника у себя в селе не помнят!

И не убыло праздника и после того, как узналось, что комбайнеры не просто обычные, смертные люди, а их даже знают трактористы, когда-то вместе учились на курсах, да и сами они были трактористами, перед тем как кончили курсы комбайнеров при МТС.

Но праздник тем и хорош, что короток, что после него — ждет работа. От Жебрака комбайнеры потребовали выделить двух штурвальных. Надо было видеть лицо Жебрака! Отродясь у него не было в селе штур-валь-ных!.. А эти — знать ничего не хотят, вынь им да положь. И слово-то какое: «выделить»! Что тут им скажешь? Нет, мол, таких?.. Как бы не рассердились комбайнеры, — чего доброго махнут на него рукой, и подались к себе в совхоз. Ищи свищи. И упустит он удачу — такую удачу!

Поморгав глазами да чего-то поискав вокруг себя (не этих ли «штурвальных»?), Жебрак все же овладел собой, как и подобает председателю, проговорил — «счас!» и «одну минуточку!» — и побежал советоваться с Мыколой.

Два тракториста, чьи тракторы заждались запчастей и ремонта, были Мыколой сняты с бригады и снаряжены в распоряжение комбайнеров. Счастливцы! Им суждено было стать штур-валь-ны-ми!

Однако и Мыкола, и Жебрак, и сами выделенные трактористы, заметил я, некоторое время пребывали как бы в замешательстве — будто принудили их сыграть не совсем чисто, пуститься на риск, на отчаянное «авось». Мялись, топтались на месте, делали знаки друг другу глазами. Но чтоб удержать машины и комбайнеров, Жебрак сейчас, и вправду, был на все готов. Если комбайнерам даже пришло бы в голову потребовать не просто двух штурвальных, а, скажем, даже двух профессоров — он бы и их нашел! Слава богу, притязания комбайнеров оказались умеренными и профессоров они не просили выделить…

Комбайнеры даже не удостоили самозваных штурвальных внешнему осмотру, не подвергли — сверх ожидания — хоть маломальским испытаниям или экзамену…

Между тем новоявленные штурвальные, неуверенно пересмеиваясь, уже направились к соблазнительным мосткам с настоящими штурвалами, подобно корабельным! По виду их им все еще не верилось, что действительно им стоять на этих мостиках, им крутить эти штурвальные колеса с ручками, как на настоящих кораблях!

Комбайнерам, однако, было некогда, их словно и не интересовали переживания новых помощников. Одному уже вручена тавотница, рукой показана схема смазки — на красивой жестянке, прибитой сбоку машины, сказано, мол, вполне внятно, вполне по-русски: «Валяй!» Другого они подталкивают прямо к лесенке на мостик! Поднявшись на первую ступеньку, он оглядывается и растерянно усмехается. Так усмехался бы человек, которому велено выйти на сцену — и стать артистом. Он уверен, что ничего у него не получится, и заранее просит прощенья у зрителей. Мол, видите, мне велено — и я иду; попытаюсь, а оконфужусь, не взыщите, други, — для вас ведь старался!..