Александр Ливанов - Солнце на полдень

Потом, если человек заранее посмеется сам над собой, уж не так все будут смеяться над его провалом…

Новому помощнику тут же показано, как вращать штурвал, чтоб поднять или опустить по надобности хедер. Позади комбайнера и нового помощника стоят Жебрак, Мыкола, Тимоха, а замыкающим — я. Что за день такой — у меня слегка кружилась голова.

И все же комбайн, эта чудо-машина была по сути понятной! Жатка да молотилка как бы за одно целое. По отдельности я с каждой машиной уже вполне успел познакомиться. От недавнего пугающего почтения осталось только одно — почтение. Шутка ли сказать: махина, а не машина!

Объяснявший комбайнер между тем обернулся, глянул через головы собравшихся на площадке. Прогнать меня хочет? Нет вроде. Неужели он меня зовет? Я ткнул себя пальцем в грудь, как бы переспрашивая: «Меня?» Комбайнер нетерпеливо кивает мне. Мол, да, ну, да! Но почему он мне доверяет? Вдруг я сын вредителя? Сам вредитель?

Я протискиваюсь вперед. Воображение делает скачок через пропасть несбыточного! Все, весь день, — сплошное везение. Может, и меня штурвальным поставить хочет? Я лихорадочно соображаю — одолею ли я штурвал? Хватит на это у меня силенок? Поднять такой огромный хедер! А что, — я вцеплюсь двумя руками, я помогу ногой — упрусь в эти железные ручки… Видел я в каком-то кинобоевике — лихой матрос ногой вращал штурвал. Одолею! Лишь доверьте мне!.. Человек все сумеет, если ему доверить!

Комбайнер кладет мне руку на плечо и внимательно изучает меня. Я стараюсь не вилять глазами — выдержать этот взгляд в упор, как учил Леман нас, детдомовцев. Главное — не догадался бы комбайнер, что я — бесхарактерный…

Я тоже не теряю времени даром, тоже изучаю комбайнера. Особенно его ладный, темно-синий, а не черный, комбинезон, очки в жестяной чешуйчатой оправе. Такие очки, впрочем, есть и у наших трактористов. Привез как-то их Мыкола из МТС, да никто их не носит. Они давят на глаза, фингалы, как от увесистых тумаков.

— А тебе — самое ответственное задание… — говорит мне комбайнер. Он понижает голос почти до шепота. Неужели секретное задание? При всех? Без шифра? Без сургучных печатей?

Надо же — как на зло Тимоха заглушил трактор, двигатели на комбайнах пока еще не работают, и, кажется, все слышат, как предательски колотится мое сердце. Ведь не ослышался я: «самое ответственное задание»! Вон даже замерли в ожидании и Жебрак, и Мыкола, и тракторист, которому посчастливилось так быстро вознестись до штурвального… Все ждут, смотрят на комбайнера, что он мне скажет. Конечно, все мне завидуют. Я и сам себе завидую!

— У тебя товарищи есть?

— Они в Херсоне, в детдоме… Женька Воробьев, Шура Строганов… И Колька Муха. Он теперь не урка — колхозный кузнец!

— Почему в детдоме? А здесь что же — товарищей нет?

Жебрак вмешивается в разговор, поспешая ко мне на выручку.

— Есть, есть у него товарищи! Да вот они все, внизу и кругом.

И вправду, вся ребятня окружила комбайны. Я и не заметил их с высоты моей случайной избранности. На миг встречаю их глаза, полные мальчишеской невысказанной зависти, — «нам тоже хотелось бы». И вместе с тем гордости за меня — как ни говори, я им — свой, я из тракторной бригады, подручный!

— Возглавишь всю армию эту. Понял? Растянетесь цепью и пройдете полем. Малейшая железяка, вот такусенька, — комбайнер прижал большим пальцем край указательного, — проволочка — и комбайну хана, смерть! Лопнет нож, а другого нема! Так и уедем, не собрав ваш урожай. Понял?

Жебрак не согласен, он, конечно, хочет возразить, что нет в хлебах ни железяки, ни проволочки, — комбайнер его и не слушает. Он знает, что скажет председатель. Он знает, что это — зряшные слова. А когда человек знает, он может себе позволить не слушать того, кто не знает. Тем более — время дорого!

И, словно объясняя уже не мне одному, а всем собравшимся на площадке, особенно Жебраку и Мыколе, на которых комбайнер посматривает строго и поочередно, продолжает:

— Особенно внимательно смотрите там, где были стоянки тракторов и всей бригады! Там — земля жирная, рыжая, и хлеб чахлый. Так и рыжеет пятном. А трактористы, черти немытые, любят сеять железо. Не они его добывают… Так что иди… Суворов! Командуй!.. — И Жебраку: — Так положено по инструкции. Не я придумал.

Вот тебе — ответственное задание! «Суворов! Командуй!» Ошибся адресом, комбайнер. Атаманить и командовать я не умел никогда и не сумею. Я рожден, чтобы мной командовали. Все кому не лень. Даже Колька Муха… Разве послушают меня ребята? С чего это комбайнер взял, что я такой бойкий?

Едва ноги находят ступеньки лестницы. Я покидаю высоту моего случайного избранничества. Ребята недоумевающе смотрят на меня. В глазах их — сострадание, испуг, недоумение.

— Он прогнал тебя, да? Он тебя заругал, да?

Хорошая встреча для командующего! Войско его жалеет, на нем печать изгнанника. Я еще не знаю, как я буду объяснять ребятам боевую задачу — сразу, громко, для всех, как это делают уверенные в себе люди, или — тихо, каждому отдельно. Я буду просить, у меня будет жалкое, искательное лицо. Ох, не послушают меня ребята! Да и разве оторвешь их сейчас от комбайна? Они даже в сторону Тимохи, его «катерпиллера» не смотрят — глазами так и прилипли к комбайнам!

— Ребята! — слышу я позади себя. Это голос Жебрака. — Подойдите все сюда, ближе, не бойтесь! — Ну и голосище у Жебрака. Можно подумать, что под Варшавой был он командармом, не рядовым. Жаль, что со взрослыми он не так смел, как с нами.

Жебрак слово в слово — даже про «тонусеньку проволоку» — объясняет задачу ребятам. Все хором ответили, что поняли! Жебрак сам становится за Суворова, впереди и ведет цепь через поле, на невидимого неприятеля. Я оказываюсь не у дел.

Тимоха меня зовет на трактор. Пока суд да дело, пока комбайнеры готовят машины, а новые штурвальные заняты смазкой, мы займемся заменой звена муфты сцепления. Это кордовое звено всегда норовит порваться некстати. Я тихонько вращаю маховик, Тимоха кричит: «Стоп». Он велит мне — «твоя рука тоньше!» — вынуть шплинты, извлечь порванное ко́рдовое звено и приладить новое. Оказывается, тонкая рука — иногда преимущество!

Тимоха хвалит меня. Сам он замучился — и в подтверждение показывает свою всю в свежих ссадинах ручищу, которая раз в пять больше моей. Я скромно выслушиваю похвалу Тимохи, и он угадывает мои мысли. Он обещает дать мне управление на втором загоне.

— Правда? Не обманешь?

— А что особого? Трактору все одно что тянуть. Або сцепку плугов, або сцепку комбайнов. Следи только, как я поворот делаю.

— Радиус запомнить?

— Во, во… По-ученому — оно складней!

И вот уже второй загон! Я сижу перед ручками, самую малость лишь подергиваю их. Захват у хедеров обоих комбайнов — полный. Порядок! Трактор идет ровно. На каждом комбайне свой мотор — от того же «хатэзе». Шум стоит такой, что оглохнуть можно. Я с Тимохой — как глухонемые. То орем друг другу, то на пальцах объясняемся. Все чаще комбайнеры оставляют штурвальных одних на площадках. По машине лазают, как циркачи. То зачерпнут в бункере зерно, нет ли поврежденных зерен, то откроют какой-то лючок и смотрят в нутро машины. Труднее всех — девчатам в копнителе. Их тоже Жебрак «выделил». В этом раскаленном солнцем железном ящике, в копнителе — настоящий ад. Солома вместе с половой валится на девчат беспрерывно, пылища — не продохнуть!.. И надо успевать за машиной, отгребать полову, копнить солому. Ни передохнуть, ни перевести дыхание… Лица девушек так запылились — родная мать не узнает. Да, работа у них — адова…