Александр Ливанов - Солнце на полдень

А Колька Муха — уже вполне хозяйничает в кузне. Словно — он кузнец, а дядько Андрий у него в подручных. Колька Муха — всюду любит верховодить. Что за страсть такая чудна́я? Впрочем, и Леман нас так учит: детдомовец — всюду как дома! Кого бояться в своем отечестве родном? Очень не любит Леман застенчивость и робость. Кажется, он был бы сейчас доволен нами. Особенно Колькой Мухой!

Расшуровав горн, он ходит по кузнице и объясняет нам, что к чему. Успел понахвататься Колька Муха!

— Вот на том гвозде — матрица, — говорит Колька Муха.

— Матица, — поправляет дядько Андрий. — А вон та штука с двумя ручками — струг. Копыта лошадям подрезать. А вот это — лер-ка. Нарезать резьбу на болтах. А ме-чи-кы для мутерок! — добавляет дядько Андрий и кивает Кольке Мухе на горн. Мол, болтай, а дело не забывай. Обеими руками, изо всех сил сжимая клещи, несет Колька Муха к наковальне очередной лемех. Он до того раскалился, что из прямоугольных отверстий взвиваются язычки пламени. Желваки проступают на чумазом лице новоявленного кузнеца, жирной, темно-синей гусеницей вздувается на щеке шрам.

Мимо кузницы промчался грузовик. Только успеваю заметить клетчатую кепку Шуры, сидящего рядом с Балешенко. На коленях у Шуры Танька. Белые — льняные — волосики легко вздрагивают, когда полуторка катит по ухабам.

— Танькину мамашу в город, к врачу повезут, — объясняет нам Колька Муха. — На операцию.

Но — дело прежде всего. Он спешит к горну, чтоб зарыть в раскаленные угли очередной лемех.

И пока мы с Лешкой Кочербитовым изображаем молотобойцев, стучим, надуваясь и сопя, небольшими — дядько Андрий их называет «кулаками» — молотками, Кольке Мухе не терпится сообщить нам подробности о том, как будут лечить Танину и Володину мамашу. И не чувствует, видно, Колька Муха, как неуместно здесь это словечко — «мамаша». Но и то удивительно, — Кольку Муху интересует чья-то мать и ее болезнь. Он ждет, чтоб дядько Андрий прервался, чтоб мы кончили стучать — что-то хочет он сообщить нам именно по поводу этой больной женщины.

— Ей будут операцию делать. Хирург будет делать — Маркушевич!.. Я про него мировую историю знаю…

Колька Муха усмехнулся, качнул головой и вправду вспомнил что-то смешное. Видно, не терпится ему приступить к рассказу, но вместе с тем тянет, чтоб разжечь наше любопытство или чего лучше — заставить нас упрашивать. Мы молчим, Колька Муха рукавом рубашки шуганул у себя под носом, резче задергал мехи и начал свой рассказ.

— Однажды ночью шел он из больницы! Чуете? Он и в «Тропинке» и «Богоугодной». Он известный хирург! — старается перекричать гудение горна Колька Муха. Главным образом он старается для дядьки Андрия. Тот поставил молоток на наковальню, оперся подбородком о черенок, слушает. Про Маркушевича Колька Муха не врет. Мы и без него знаем, что тот известный на весь город хирург. У каждого города свои знаменитости. Есть их несколько и в Херсоне. Во-первых, орденоносец! Директор завода имени Петровского — Непорожний. Во-вторых, капитан городской футбольной команды Петя Пузыревский. Это солидный инженер с электрозавода, с сединой в виске, — для нас, однако, — Петя Пузыревский. Улыбчивый, снисходительный к нашему благоговению. Он не тщеславный, он прост, нередко даже допускает нашего брата, изнывающего от любви, — погладит по голове, о чем-то спросит, чем наш брат совершенно осчастливлен.

Когда идет доктор Маркушевич, мы тоже забегаем вперед. Хотя ордена у него нет, мы заглядываем в его полное и румяное, как у младенца после сна, лицо. Иной раз — здороваемся. Доктора это ничуть не удивляет. Он вежливо коснется рукой в кожаной желтой перчатке своей красивой каракулевой шапки и говорит: «Здравствуйте, здравствуйте, мальчики!» Наподобие товарища Полянской, он неизбирателен, никого отдельно не признает. У той — «товарищи», у этого «мальчики».

— Шел он себе и шел, — тянет Колька Муха. — А мороз, аж стекла трескают. Плюнешь — на землю сосулька падает. Во какой мороз! И вот тут навстречу доктору Маркушевичу выходят два жигана с Военки. «Доктор, спрашивают, за сколько минут может сейчас замерзнуть человек без пальто?» — «Минут за сорок, думаю». — «А если еще босиком?» — «Ну, наверно, за полчаса готов будет». — «Тогда, доктор, сымайте пальто с каракулевым воротником, а заодно ботинки с галошами — и бегом домой… А то как раз замерзнете…»

Лицо дядьки Андрия со впалыми щеками вытянулось. Зло смотрит кузнец на Кольку Муху, будто тот сам проделал такую шутку с доктором. А вообще-то, нашумевшая история. Хотя каждый ее рассказывает по-своему. Нет, не по душе, видать, ему эта история! А Колька Муха на ходу присочиняет к истории благополучный конец. Во всяком случае — мы ничего подобного не слышали. Мол, попал один из жиганов на стол к хирургу, и тот узнал своего обидчика. А жиган, заметив, что узнал его доктор, перетрусил перед никелированным ножом, который на языке фени и не перо вовсе, и не финач, а — скаль-пель, смухортился, раскололся: «Убери нож, верну тебе и пальто, и ботинки с галошами!..» Вернет, в рот ему дышло!..

Трудно сказать, на что еще замахнулась бы фантазия Кольки Мухи, чтоб в угоду колхозному кузнецу принизить гордого жигана перед фрайером-доктором, но дядько Андрий оторвал подбородок от черенка своего ручника, омыл ладонью глаза, будто после дурного сна.

— Тащ-щи! — сказал он Кольке Мухе. И тот кинулся к горну и потащил к наковальне поигрывающий живыми звездочками раскаленный лемех. Колька Муха обнажен до пояса, рубашка повязана фартуком.

— Охота тебе байки про шпану рассказывать, — говорит дядько Андрий. И громче, сквозь перестук наших «кулаков» кричит Кольке Мухе: — Взгальна байка! Оцього бы ды-гана да задним местом на лемех… Оце, Мыкола, була бы… опи-ра-ция! Годи! — кричит, теперь уже нам, дядько Андрий. Спрашивает, не устали ли мы, понимающе хмыкает, выслушивая наше «не-э!», и берет большими клещами остывающий, почти сизый лемех. — А ну-ка… свой глазок-смотрок!

Лемех, видно, готов, — и все тем же швырком непочтительным отброшен в сторону. К сделанному — никакого интереса у кузнеца!

К вечеру появляется высокий и тощий — прямой как жердь — молотобоец Семэн. Он садится на корточки, безучастно смотрит на нашу работу. Не оборачиваясь к нему, дядько Андрий, занятый приклепкой ушка к тяпке, спрашивает:

— Як телятко?

Семэн встает, машет рукой и отворачивается. Придется прирезать телка. Так ветеринар посоветовал. А то подохнет невзначай.

— Где-то в ней в самой середке хвороба, не ухватишь, мол, — шепеляво, с тоской в глазах поведал Семэн. Дядько Андрий цокает языком, качает головой.

— На, закури, горюн! — протягивает он кожаный кисет свой. — Не живет ноне частна собственность.