Александр Ливанов - Притча о встречном

Об уме в словаре сказано: «Общее название изначальной и заключительной способности человека мыслить, одна половина духа человека, другая — его нрав, нравственность, хотенье, любовь, страсти»…

И вот тут на помощь приходят пословицы и поговорки. Например, «С ума спятил, да на разум набрел». Противоречие? Ничуть не бывало. Значит, ум тут был не свой, общий да будничный, из сторонних обывательских толков, а человек этим всем пренебрег. Им овладела творческая, может даже «безумная», идея!.. Взял, например, и раздал свое богатство; по первому толку — с ума спятил; а потом убедились: поступил по разуму!.. И вместе с тем говорилось и — «Умен, да неразумен!». Говорилось — «Горе от ума!». И даже такое крайнее: «С умом да с сумой!» И стало быть — «Ум разуму не указ!». Говорилось о разных «видах» ума: «Глупый умного, пьяница трезвого не любит». Или — «Лучше с умным потерять, чем с глупым найти»…

Само по себе множество поговорок и пословиц здесь на все случаи жизни свидетельствует о том, что народ всегда относился к уму и его проявлениям уважительно, не загонял его в узкие рамки категоричности, не придавал ни одной сентенции окончательность и безоговорочность. За умом человеческим признавалась творческая природа!

О разуме читаем: «Духовная сила, могущая помнить (постигать, познавать), судить (соображать, сравнивать, применять) и заключать (решать, выводить следствие); способность верного, последовательного сцепления мыслей, от причины до цели»… Интересна здесь и пометка: «Дух человека двуполовинчат: ум и воля». Причем «Ум самое общее… самое высокое свойство духа».

Иными словами — разум — как бы ум в проявлении, ум — потенция разума, разум — действующий ум, разум — ум на каждый раз, то — как именно он действует каждый раз, гармоничность этого проявления («Смешай, господь, ум и разум!» — иначе — «Ум за разум заходит»!). Разум неотчуждаем от личности: «Брат мой да разум свой». И все же верх должен быть за разумом: «Разум не велит — ума не спрашивай!» То есть в уме больше от личности, в разуме — больше от общественного человека, ум может быть незамеченным, разум всегда на виду!.. Разум — ум мира, ум коллектива — ум народа! И главное — на что он направлен!

Может, разум — от — весь ум — разом? Раз уж тут поступить должно по уму — так вот, нате, весь ум разом и явил себя! — и т. д.

О мудрости сказано: «Соединение истины и блага, любви и истины, высшая правда, высшее состояние умственного и нравственного совершенства». Так мудрость рвет круг эгоистичного, уходит к людям!

Любопытно, что — судя по поговоркам — народ весьма осторожен с тем, чтоб кого-то назвать мудрецом!.. Чувствуется здесь и некая предубежденность: человек, мол, больше «мудрит», «мудрствует», «хитромудрствует»… И как бы сразу подводится черта: «Всякая мудрость от бога!» Может, все из опасения, чтоб кто-то из мудрости не сделал себе занятия, профессии?.. И поговорки иронизируют над претензией на мудрость, на мудреца, над поползновением сделать из мудрости культ… Как бы мудрость не стала докучливой и обузливой — пусть уж ею «ведает» бог! И о мудрецах и мудрости говорится нечто совсем иное, из опыта. Например, «Нищий мудреца мудрее!». А ведь «отцы церкви» больше всего, пожалуй, надеялись, что будут восхищаться их мудростью, что они прослывут мудрецами благодаря своим «чудесам»! Народные поговорки и пословицы тут во всеоружии холодного скепсиса, предубежденности, недоверия. Других мудрецов народ не знал. И, высоко ставя ум, разум, рассудок, к мудрости народ шел с осторожностью. Ведь поистине «мудрили мудрецы», и большей частью именем господним! Народ же поступал мудро, стараясь меньше говорить о мудрости… Нет, не от бога — мудрость! Она от страдательного опыта труда, от опыта общения тружеников!

Да что и говорить, даже более поздняя — книжная мудрость, как мы это все знаем, в конечном счете стоила столько, сколько умела вобрать в себя мудрого народного опыта!

В марксистско-ленинском учении, пронизанном опытом народной жизни и нацеленном не столько на истолкование мира, сколько на перестройку и очеловечивание его, помимо всего прочего, живо просвечивает, в частности, и народный, очищенный от отвлеченностей церковности, взгляд на ум, на разум, на мудрость.

Принято считать, что хороший читатель тот, кто думает над тем, что прочитал. Но в том-то и дело, что думается гораздо больше прочитанного! Представляется так: писатель пишет меньше, чем знает, читатель понимает больше, чем написано. Может, главный «разговор» писателя и читателя начинается после того, как книга закрывается. Создается некое чувственно-интеллектуальное поле между писателем и читателем, поле с двумя напряженными полюсами: писатель — читатель. Полюса, которые и не разноименные, и не одноименные, — они взаимодействуют!.. Они стремятся к взаимослиянию, к взаиморастворению, но ни то, ни другое не происходит, потому что печатная форма сама по себе достаточная гарантия уважительности отношений между писателем и читателем, бережет их от обывательской свойскости и обиходной короткости. Слово писательское, будучи художественным, стремится сделать отношения эти — духовно родственными. Слово как бы тоже свершает свой путь во времени и пространстве, не оставаясь на месте. Писательский художнический мир и чувственный мир читателя могут сблизить орбиты, есть тут моменты и противостояния — но полное сближение иллюзорное…

Читатель поэтому думает не только над прочитанным, он думает и по поводу прочитанного, его собственный опыт, его собственный чувственный мир ничего не берут готовым, законченным, застывшим из мира чувств и мыслей художника; восприятие художественного слова у зрелого читателя не бывает пассивным, оно взаимодействует со всем — в том числе и художественным — опытом писателя, на высшей точке восприятия которого (когда вступило в чувственно-интеллектуальное поле «писатель — читатель» и собственное читательское убеждение, само мировоззрение, сама потребность — «высказаться») мы видим подчас рождение уже читательского художественного слова! Читательский «полюс» стал писательским «полюсом»!.. Не таким ли читателем Гоголя и Пушкина представляется Белинский? Не таким ли читателем — помимо всего прочего — читателем Толстого в своих гениальных статьях о Толстом представляется Ленин?.. Не таковы ли высшие образцы отношений писателя и читателя, единство и суверенность художественных миров, где словно уже нет первичного и вторичного, в этом сложнейшем и все же гармоничном, подобно мирозданию, мире мысли! В мире, который создан по законам творчества и разума. И, стало быть, не без художественного чутья поэзии, ее образной метафоричности, не без страстной рассудочности философии, не без космической гармонии музыки, не без всего того, к чему восходит и математика, и физика, и любая наука, когда она соответствует своему имени и назначению, когда она не замыкается в своей самодовольной ограниченности вечного «кандидатства»!