Александр Ливанов - Притча о встречном

За год до первой мировой войны Бунин писал: «Мы пережили декаданс и символизм, и неонатурализм, и порнографию… и богоборчество, и мифотворчество, и какой-то мистический анархизм, и Диониса, и Аполлона, и «пролеты в вечность», и садизм, и снобизм, и «приятие мира», и «неприятие мира», и лубочные подделки под русский стиль, и адамизм, и акмеизм — и дошли до самого плоского хулиганства, называемого нелепым словом «футуризм». Это ли не Вальпургиева ночь!»

И какое же изначальное, от народа, должно быть здоровье у нашего слова, если, несмотря ни на что, литература не кончилась!.. Думается, ужас «Вальпургиевой ночи» литературный был тогда, главным образом, не в самом обилии направлений, а в их чисто формальных поисках, в бессодержательности, безыдейности, недостойных нашей литературы, ее задач, и в прошлом, и в годы, современные высказыванию Бунина. Но и чисто формальные поиски художественности не остаются бесследными, не пропадают втуне, для литературы! Мы знаем, как многие из них обретали живое дыхание, едва вбирали в себя общественно передовые чаянья времени. И не подспудную ли тоску о таком содержании испытывала эта погоня за формой, не инстинктивный ли страх — упустить, прозевать то главное, что составило наполнение времени, не инстинктивный ли страх утраты традиции, которую суждено было восстановить другой литературе, горьковской, советской?.. Самоцельные жесты отчаянья…

Но, думается, и тогда, когда Бунин богатырски, как видим из выступления, защищал реализм и служение писательского слова нашего, разнообразие было больше в самих направлениях и названиях их, чем в самой образности, которая и в те годы, и во все времена остается неизменной в основе, хоть и трудной для классификации!..

Проходят годы, десятилетия, вся жизнь — и каждый раз по-новому — видишь, насколько прав мудрый Бюффон, сказавший так коротко, так емко и универсально: «Стиль — это человек»! Пожалуй, что Бюффон имел тут больше в виду сам по себе писательский стиль. Мол, он таков, как сам человек. Но формула одинаково хорошо работает в обе стороны! «Человек таков — каков его стиль»… Здесь безобиднейший и безошибочный тест. Его можно бы смело рекомендовать кадровикам. Вот уж кому подобало бы быть ясновидящими! Но, увы, невозможность быть такими ясновидящими их вообще сделала апатичными и равнодушными к тому, кого берут на работу. Они тут больше полагаются на «объективку», «мамочку-анкету»…

Да, стиль человека можно бы смело рекомендовать кадровикам, чтоб они им могли увидеть насквозь будущего работника. Но здесь потребовалась бы такая «малость», как всеобщее писательство!..

Сколько лет знаю Н., а ведь ничего не знал бы я о нем по существу, если б не стали обмениваться рукописями на прочтение, выступая здесь каждый перед каждым неким «общественным ОТК». И вот что заметил я за стилем Н. То истинно художественный текст, каждая фраза и музыкальна, и упруга, и изобразительна. То вдруг — деловой текст, точная информация, пусть не слишком литературная, зато жизненная и, стало быть, художественная (шофер, намыкавшись на морозе посреди степи с мотором, наконец все же сумел его запустить. И вот, сев в кабину, выжал сцепление, «врубил скорость» и, как всегда, «почувствовал, что добреет». Или — молодой инженер тужится, обломал себе все ногти, не может снять поршневые кольца, а тот же шофер накусал бокогубцами проволочных шпилек, просунул из-под кольца, и, раз-раз, все снялись, как по щучьему веленью!). А то вдруг попрет казенщина «с деепричастиями» — словно надулся и важничает какой-то пустобрех-начальник, или кандидатствующий псевдоученый муж, или, наконец, окостеневший чиновник, неукоснительный в своем канцелярите! И это даже цитировать совестно…

Господи, я терялся в этих трех «ипостасях» писательских, в их неожиданных сменах, перебликах и гримасах, пока не вспомнил, что «стиль — это человек», и — наоборот. Каков же он — человек? И осенило меня спросить об этом самого Н. И что же — ларчик просто открывался. Три слоя биографии и определили три ипостаси Н., три лика его писательского стиля! Оказалось — Н. был когда-то рабочим, затем инженерствовал, ходил в кандидатах и преподавателях вуза и лишь затем — стал писателем!.. Разумеется, у каждого свое соотношение между человеческой и писательской биографией, разное тут сопряжение и взаимодействие, в ком всё помогает друг другу, в ком всё враждует: все против всех!

Думается, Н. некий пример последнего…

«Я о своем таланте много знаю», — сказал Есенин. Он, вероятно, имел в виду сильные и слабые стороны своего гениального дарования. Тем более их знать надо каждому пишущему! Есть в каждом, знать, открытые писательские враги… «Отъявленные и давние» — как сказано у Маяковского, пусть и по другому случаю…

Годами золотоискатели бродят по тайге, рыщут по берегам таежных рек — моют песок, ищут золото. По крупинке собирают его в кожаные мешочки, прячут добычу на поясе, не снимаемом никогда, даже во сне… Старатели. Люди самого старательного труда на авось…

И, лишь пересыпая на ладонях скудную добычу, мечтают — старатели! — о редкостной удаче, о том, чтобы найти самородок — сказочное богатство и награду годам одержимого труда старательства!..

Так и литературные старатели, и дарования, и труженики, все больше из «образованных классов», из «более счастливых классов», как выражался Толстой, одним словом, дворяне ли, разночинцы ли, реже мещане и купцы, совсем редко из мужиков сплошь да рядом неграмотных — вместе, трудом своим неустанным создавали нам свои книги, эти золотые крупицы культуры и чаяний народных! Мы читаем и перечитываем эти книги — и — помимо всего прочего — чувствуем в них и затаенную мечту о чисто народном писателе богатырской мощи, из самой гущи народной, которому не нужно будет «изучать жизнь», ходить в народ, чтобы в книжицу записывать слова и мысли народные, не нужно будет учиться писательскому умению в учебниках профессоров (будто кто-то когда-то там находил это умение!..), не нужно будет тратить годы на приобретение навыков краткости — народному слову подобно! И что еще важно — не доведется такому писателю испытывать угрызения совести, мол, пишет о народе, его тяготах и надеждах, а сам их не испытывает, пишет о народной жизни — а сам живет жизнью ближе к барской… То есть в книгах, которые читаем и перечитываем, которые называем классическими, чувствуем мечту о писателе-самородке, который бы сразу обогатил родную литературу, наградил бы ее старателей за годы золотоискательского труда!.. И нет-нет приходят в литературу такие художники, в которых все как бы самородное, богатырское, не «намытое», не «накопленное» по крупице — в которых все богатство народной души!.. И в них даже мук творчества не ощущаешь!.. И только удивляешься их щедрой мощи, сиянию и чистоте пробы народности… Разве не такие писатели — Есенин и Шолохов?.. Разве рано ушедший из жизни Шукшин не был обещанием такого писателя?..