Александр Ливанов - Притча о встречном

А в слове «воображение» так явственно проступает его изначальный корень: «образ»! Образ мира! Предмета, явления, мысли, чувства — жизни! — воображенной душой. В слове обозначено внутреннее чувство образа. Подобно пушкинскому глаголу, который жжет сердце поэта (а потому и сердца людей!), и здесь, кажется, «жжение», активное, тревожное, подобно совести художника! Стоит лишь изменить один звук «в» на «с» в начале слова, чтоб вся внутренняя душевная работа творца — в бескорыстии своем — стала уже трудом, не внешним, а вне души отданным людям, возвращенным жизни.

В записных книжках Блока (книжка двадцать седьмая) мы находим мысли о соотношении восторженного чувства и холодного рассудка, об их влиянии на творчество поэта. По сути, Блок говорит здесь все о том же вдохновении! Прибегнем к изрядной выписке.

«Перед нами три разряда людей: те, которые имеют верные восприятия, потому что лишены чувства; для них маргаритка — действительно маргаритка, потому что они не любят ее. Ко второму разряду принадлежат люди, имеющие впечатления неверные, вследствие избытка чувства (перед этим Рескин говорит о пафосе, о неправде его, о помрачении им чувства); для них маргаритка все кроме маргаритки: звезда, солнце, щит феи или покинутая девушка. У людей третьего разряда чувство не мешает верности впечатлений; для них маргаритка никогда не перестает быть сама собой… Люди первой категории — не поэты, второй — поэты второстепенные, третьей — первоклассные».

И далее — Блок прямо говорит о вдохновении. «Но как бы ни велик был человек, существуют и для него предметы, которые неизбежно лишают его самообладания; предметы эти превышают слабые способности человеческого мышления и производят неясность восприятия. Таким образом, самое высшее вдохновение в выражении своем отрывно и темно, полно диких метафор… Таково обыкновенное условие пророческого вдохновения».

Итак, «три категории людей». Рассудочные, «лишенные чувства», и их «чисто рассудочное восприятие» — как внешняя фиксация факта, явления; внешняя фиксация («заприходована», «чувств никаких не изведав», в рационалистический реестр предметности, без воодушевления и животворения). Эту категорию людей еще называют людьми «деловыми», «практическими», они то и дело останавливают собеседника: «Без эмоций!» Что и говорить, их «верное восприятие» той же маргаритки — нищенское. Мир в их восприятии — уцененный, тупосердный, без музыки, красоты и ароматов…

Вторая категория людей, восприятие окружающего мира у которых «помрачено чувствами». Это о них говорил и Пушкин! У них восторг вытесняет подлинное вдохновение. Это, по Блоку, — «второстепенные поэты». Легкая возбудимость их быстро достигает риторичности и «всеобщности». В то время как первоклассными поэтами могут быть лишь люди, у которых чувства не выходят из-под контроля, вдохновение которых гармонично, оно не затмевает, не сбивает на «всеобщность», а истинно творческое.

Наконец, Блок говорит о «пророческом вдохновении». Это о разновидности поэтов, подчас и не печатаемых, с повадками юродивых, «не от мира сего». Эти поэты берут на себя трудные задачи и решают их труднодоступным, «немассовым», пониманием. Не таким ли, например, был «Поэт для поэтов» и «Председатель земного шара» Велимир Хлебников? И вправду, знать, лишь поэтам-пророкам позволено быть «темными»!.. В «тьме» их слова — свет грядущим поколениям читателей!

Сколько бы ни теоретизировать о символизме, сколько об этом ни писал бы Блок (см., например, его статью: «О современном состоянии русского символизма») — в творчестве самого поэта «чистого символизма» всегда было куда меньше, чем у его соподвижников по этому же литературному направлению. Даже в раннюю пору своего творчества «элемент действительности» сильно обнаруживает себя у символиста Блока, выделяется из книжно-эстетного и индивидуалистически-мифического начала у соподвижников его. При более зрелом читательском опыте и более углубленном изучении жизни и творчества поэта мы то и дело обнаруживаем здесь — пусть в форме еще привычной для первого взгляда литературной традиционности символизма — как бы «зашифрованную реальность». И это несмотря на то, что сам поэт еще долго считал себя последовательным символистом («символистом надо родиться»), что он много думал, теоретизировал и полемизировал на эту тему.

Когда-то юный футурист Маяковский читал Репину свою новую поэму «Тринадцатый апостол». Репин ненавидел все то, что в живописи и литературе обозначало себя словом «футуризм». Реакция Репина на чтение поэтом-футуристом была неожиданной. «Какой же вы, к чертям, футурист!» И несколько дней спустя, посмотрев рисунки поэта, заключил: «Самый матерый реалист!»

Нечто подобное можно заключить и о главном литературном наследстве «последовательного символиста» Блока. Еще до Есенина Блок имел полное право сказать сам о себе: «Моя биография — в моих стихах». Ведь ни одно его стихотворение не написалось, ни раньше, ни тем более потом, из отвлеченного (и неопределенного), то есть книжно-символистского настроения!.. К счастью, у нас есть возможность сопоставить стихи и записные книжки поэта, чтоб убедиться: творческий импульс поэта всегда исходил из реальности, из живой действительности. Они и составляли конкретное содержание подавляющего большинства стихотворений. Внешняя форма многих из них подчас лишь литературная дань символизму; мы не знаем многих подлинных «шифров», скрывающих конкретную реальность и действительные обстоятельства, породившие подобные стихотворения. Все это долго скрывалось (да и поныне продолжает скрываться) за «лиловатой дымкой» кажущейся неопределенности и беспредметности, за принятой символистами литературностью реальное время, наполненное конкретностью страстей, боли, ожиданий и нови, наполненное жизнью души любимой родины-невесты, родины-жены: России.

И все больше спадает в наши дни флер символистской литературности, все больше рассеивается «лиловая дымка» кажущейся бессодержательности, и все в большей ясности предстает перед нами великий поэт драматичнейшей эпохи, рубежа двух веков, времени мировой войны и революции, изменившего облик России, всего мира.

И разве не лучшим доказательством жизненности и реалистичности творчества символиста Блока является приход поэта в революцию, понимание ее исторической роли, написание «Двенадцати», огромная литературно-общественная работа поэта в первые годы советской власти?

Между тем во многих критических работах, даже в школьных учебниках, и поныне еще делается упор на символизм, чуть ли не как на литературную основу и сущность в творчестве поэта. Слишком затянулась тут инерция давних литературоведческих жупелов…