Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

До вечера мы бегали во дворе, играли в пятнашки, в ашички и в «золотые ворота». Конечно, Полкан все время бегал за мной и пытался укусить за пятку. Потом я стала учить его: «Ложись!» — и он ложился. «Вставай!» — и он вставал и носился взад и вперед по двору. Правда, ложился он неохотно, только если я сама его опрокидывала кверху лапами и придерживала ладонями.

Про ишака мы уже забыли и вспомнили только тогда, когда Иван Петрович вышел во двор. Полкан сейчас же стал лаять на него и рычать. Он еще был маленький, наш Полкан, и рычание у него было очень смешное. Иван Петрович подошел ко мне и вдруг дал мне кусок сахара.

— Тебя Иреночкой зовут? — спросил он.

— Меня зовут Иринкой, — удивилась я. «Неужели, — думаю, — он за все лето не мог запомнить?»

— Ну вот, — говорит Иван Петрович, — а теперь я хочу тебе что-то показать. Не хочешь ли зайти ко мне на минутку?

Володька-Лунатик бросил «чижика» и подбежал к нам. Ему хотелось знать, что Иван Петрович будет мне показывать, но тот Володьке-Лунатику только пальцем погрозил и прогнал его.

В комнате, которая раньше была кухней и где теперь жила семья Лунатика, было чисто-чисто: стены побелены, кровать покрыта голубым пикейным одеялом, плита закрыта красивой вязаной скатертью. Полы, которые раньше были всегда затоптаны, теперь походили на бабушкин кухонный стол. У окошка сидела Володькина мама, и мне показалось, что она плакала, но потом я увидела, что ничего подобного: просто она шила и задумалась. Я поняла: ведь ей было досадно, что пропали ее денежки, которые забрал себе жулик, продавший Ивану Петровичу чужого ишака.

— Сколько тебе лет, Ирен?

— Скоро будет девять.

— Ах так? Ну, вот тебе угощение.

Из баночки Иван Петрович достает еще сахар и дает мне. Я сначала отказываюсь, потом беру и кладу в карман. Я уже забыла вкус сахара: дома-то мы пьем чай иногда с кишмишом, а по праздникам — с бекмесом. Только маме в дорогу бабушка откуда-то достает несколько кусков, мелко-мелко колет их щипцами и насыпает в жестянку.

— Милая барышня, — вежливо-превежливо говорит мне Иван Петрович, и я от смущения шмыгаю носом. — Ваша мама хорошо знает узбекский язык?

— Очень хорошо, — хвастливо отвечаю я, забыв свое смущение. — Только она уехала. Они поехали по кишлакам. Они — агитбригада.

— Да, конечно, я понимаю. А этого молодого человека, узбека, вашего, как я заметил, приятеля, ваша мама так прекрасно обучила русскому языку?

— Нияза? Нет, что вы! Он все время знал. Он же знаете где жил! Он же у помещика жил, его маленьким взяли и учили вместе с буржуйским сыном…

— Да, да, понимаю, — поморщился вдруг Иван Петрович. Что-то ему, наверное, не понравилось в моем рассказе.

— Он теперь ушел от этих буржуев, — гордая тем, что рассказываю такие интересные вещи, продолжала я.

А Полкан в это время изо всех сил царапался в дверь и лаял…

— Ничего, это он всегда так, он хочет со мной, но бабушка не велит приучать его к комнатам. Нияз очень хороший. Он настоящий большевик. Он спас бы Першина, он помог выловить басмача. Этот басмач подговаривал Нияза убить Першина, а Нияз поймал его. А басмача выпустил Осипов. Осипов изменник, он всех предал. Он ограбил банк. Эх! Поймать бы его! А этот барин Череванов спрятал где-то оружие. Нияз не нашел. Но он найдет! Все равно им не увезти оружие.

Захваченная вниманием своего слушателя, я спешила скорее выпалить то, что знала.

И вдруг Иван Петрович улыбнулся и так вежливо и любезно спросил меня:

— А как здоровье вашей бабушки, милая барышня Ирен?

— Хорошее здоровье, — растерялась я.

Он, оказывается, о другом думал, а меня совсем не слушал. И я сразу попятилась к двери. Но Иван Петрович поймал меня за руку, открыл опять баночку с сахаром и сунул мне в карман еще два куска. Обескураженная, я выскочила во двор, и Полкан со всего размаха подпрыгнул и облизал мне лицо. Володька, Валька, Галя, Юрка — все обступили меня.

— Что он тебе показывал?

— Ничего он не показывал! Про бабушкино здоровье спрашивал. Сахару дал. — Я вытащила из кармана три куска сахара.

— Ух ты! — с завистью протянул Володька. — Он никому сахар не дает. Сам только пьет чай внакладку. Ух ты!

— На тебе, — сама не знаю почему, протянула я вдруг Володьке сахар. — Не нужен мне ваш сахар. Не видела я, что ли?

Володька нерешительно протянул руку, а потом отдернул.

— Чего ты мне даешь? Мой, что ли? Он же не родной, а сахар его.

Тут Полкан вдруг как подпрыгнет и как подтолкнет носом мою раскрытую ладонь. Сахар разлетелся. Полкан кинулся к одному куску — хруп, хруп, хруп — и схрупал, потом к другому, третий не успел; его подхватил маленький Юрка и сунул в рот. Сразу же всем стало весело, и мы побежали играть.

Один раз в нашем дворе собралось много ребят. Мы играли в прятки. Галя Малышева залезла под крыльцо, и с ней ее брат, маленький Юрик. Фая влезла на урюк, Глаша спряталась за дрова, Володька-Лунатик забрался в бочку. Там было немного воды, и когда он присел, то замочил штаны. Митя Метелев — самый высокий из нас — спрятался за сундук, который хозяин Владимир Иванович выставил зачем-то в сад на солнышко. А мне хотелось найти самое лучшее место, чтобы меня ни за что не нашли.

И я все бегала то по двору, то по саду, и все искала: куда бы спрятаться? И вдруг Сергей Мазаев стал считать:

— Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать!

Я растерялась, оглянулась и прыгнула в сундук, за которым, скорчившись, сидел долговязый Митя.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Я иду совсем! — прокричал Сергейка, и я притаилась.

Вот опять Сергейкин голос:

— Это не дело, Глаша, я уже тебя нашел, — палочка-выручалочка, выручи меня! Вылезай, Лунатик, ты в бочке, — палочка-выручалочка, выручи меня!

— Митя, ты вон там, я тебя вижу, ты за сундуком!

Тут голоса стали доноситься глухо, потому что Митя, вылезая, захлопнул крышку сундука. Я попробовала открыть — не открывается!

«Ну, Митястик, попомнишь у меня! — сердито подумала я. — Хорошо, что я так пригнулась, а то бы он меня крышкой по голове стукнул».

Прошло довольно много времени. Хорошее я выбрала место — не могут найти. Но сидеть в сундуке мне надоело, в нем пахло плесенью. Я стала кричать:

— Я здесь! Я зде-есь!

Меня никто не слышал, и я ничего не слышала.

Постучав кулаком по крышке сундука, я заревела, но плакать интересно, когда тебя слышат. Поэтому я скоро перестала и улеглась на дне громадного сундука, уткнувшись подбородком в колени.

Сочинила стихи:

Неправда, розочки в руке не было. Надо придумать по-другому. И тут мне кажется, что я чуть-чуть задремала.