Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

После этого Полкан опять стал скрестись в стенку сундука и жалобно скулить. Верно, ему здорово досталось от ненастоящего Ивана Петровича.

Некоторое время я молчала, а потом, убедившись, что, кроме Полкана, никого возле меня нет, стала потихоньку вторить жалобному визгу щенка. Я плакала бы громче, если бы была уверена, что Ивана Петровича нет поблизости. Зато Полкан, наверное, от боли и от жалости ко мне начал вдруг выть все громче и громче.

На его вой прибежала со всех своих трех здоровых ног Верка. Любопытный Циркуль тоже полез к Полкану с расспросами. Пробегал мимо уличный Тузик с куском ворованного мяса в зубах, заинтересовался и присел неподалеку. Циркуль повел носом и решил отнять у Тузика мясо. Я уже не слышала своего плача из-за сердитого рычания двух больших собак. Вот к нему присоединился лай кривоногого Шельки, а потом и Бобика. Но Бобик быстро смолк — наверное, увидел свою мать Верку и трусливо поджал хвостик. Драка разыгралась не на шутку, но вдруг весь этот визг и лай стих, и донесся голос моей бабушки:

— Хватит с вас, разбойники?!

Я поняла, что бабушка разлила собак водой из кадушки.

— Бабушка, спаси меня! — закричала я громко, но бабушка не слышала.

Она, оказывается, не дождавшись меня к обеду, вышла искать. Звала, звала, всех ребят расспрашивала. А ребята и сами не знают. Моя подруга Галя сказала:

— Я не знаю, где она. Мы в прятки играли. Мы с Юркой спрятались под крыльцо, а Сергейка подсматривал. А Иринка, наверное, не захотела играть и ушла. А с Сергейкой я больше не вожусь. Он Юрку толкнул, а от мамы за это мне попало.

Сергейка сказал:

— Меня тетка обедать позвала, и я крикнул: «Кого не нашел — выходите, я не играю!» А Юрку я не толкал, он сам споткнулся.

Глаша сказала:

— Я спряталась за дрова и занозила ногу. А Ира, кажется, убежала домой.

Бабушка поняла, что исчезла я бесследно, и встревожилась: не утонула ли я в арыке или не случилось ли еще какой беды? Вера пришла из переплетной мастерской и, вместо того чтобы обедать, пошла меня искать. Бабушка, проходя мимо сада, увидела, что там подрались собаки. Она вошла через калитку в сад, зачерпнула из садовой бочки ведро воды и вылила на собак. Их как будто смыло сразу. Вот тут-то я и услышала ее слова:

— Хватит с вас, разбойники?!

Она уже хотела уйти, как вдруг под ноги ей бросился Полкан. Потом в отчаянии он стал бегать взад и вперед то к сундуку, то к бабушке.

«Взбесился, что ли, щенок?» — подумала, бабушка и вдруг увидела, что Полкан скребется о сундук и жалобно скулит.

«Что-то тут неладно», — подумала она и вспомнила, как щенок хватал ее сегодня за юбку и все тащил куда-то. Подошла к сундуку, а Полкан еще пуще визжит и прыгает: то руки ей лижет, то сундук царапает.

И слышит бабушка: кто-то в сундуке пыхтит как паровоз и всхлипывает. Испугалась она, побежала к Владимиру Ивановичу:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Ирина Васильевна, — отвечает ей Владимир Иванович.

— Кто это у вас в сундуке заперт? — спрашивает бабушка.

— Что вы, что вы! Никто там не заперт. Я сундук на солнышко выставил: он у меня отсырел и плесень в нем завелась.

— Нет, нет! — заспорила бабушка. — Я сама слышала, как в сундуке кто-то живой пыхтит. Да и щенок меня все к сундуку тащил. Рыжий такой щенок — Полкан.

Удивился Владимир Иванович, взял ключи и пошел с бабушкой в сад. Вот они подошли к сундуку. Я услышала и притаилась: не Иван ли Петрович опять?

— Ну вот, видите, Ирина Васильевна, сундук пустой, — сказал Владимир Иванович, и тут уж я закричала во все горло.

— Нет! — кричала я. — Он не пустой, в нем я! Я плачу, плачу, и никто, никто не слышит.

Когда сундук открыли, то уже не могли понять ни слова из моего рева, и бабушке стало меня так жалко, что она взяла меня на руки, и я не слезла с ее рук до самого нашего крылечка, хотя ноги у меня были такие длинные, что чуть-чуть не волочились по земле. Полкан прыгал и старался лизнуть меня в лицо.

Бабушка позволила ему войти в комнату и все время приговаривала, что это самая умная собака на свете. Просто удивительно умный пес этот Полкан. Но мы с Полканом не удивлялись. Я сидела и ела вкусный горячий суп, а Полкан возил по полу жирную баранью кость.

Думать о плохом мне больше не хотелось.

И все же когда прошла первая радость и восхищение перед удивительной мудростью верного Полкана, была мне от бабушки хорошая баня.

— Если бы не собака, ты бы пропала! — с негодованием твердила она и, высовываясь в окошко, искала взглядом Полкана, который носился уже по всему двору со своей наградой — бараньей костью. — Если бы не этот умный щенок, сундук мог бы простоять закрытым три дня там на задворках. Ты бы задохнулась! Да как же мне в голову могло прийти искать тебя по ящикам да сундукам!

Целое лето уже я прожила с бабушкой, и никогда она меня не бранила так сердито. А тут как плотину прорвало:

— На руках цыпки от грязи, вот она, полюбуйтесь на красавицу! (Я мгновенно прячу руки за спиной.) Лохматая, хуже Полкана. Это что же такое за голова! Или наголо остричь, или косы плести!

Руки мои хватаются за голову и лихорадочно приглаживают вихры, которые еще вчера бабушка любовно трогала своими узловатыми морщинистыми пальцами и называла локонами и колечками. Я вспоминаю об этом и умильно заглядываю бабушке в глаза. Но нет, она не оттаивает.

Пришел из интерната Вася и, услышав шум, сначала остановился в нерешительности на пороге, потом подошел тихонько к этажерке и стал вертеть в руках какую-то книгу. Я попробовала встретиться с ним взглядом: мне так хотелось рассказать ему обо всем, но он отводил глаза в сторону. Никакой поддержки! А бабушка как будто обрадовалась, что есть перед кем излить свой гнев на меня:

— Это же не девчонка, это дворняжка, прости меня господи! А это вы мне все говорили: «Наша Иринка и тиха-то, и умна-то, да она у нас книжница!» Кроме того, что стены да ворота своими нескладными стихами пачкать да с собакой день-деньской возиться, от нее и проку-то нет!

«А кто к Адылю в лавочку бегает? А кто ножи и вилки песком чистит? — думаю я обиженно и кошусь на бабушку исподлобья. — Вчера в очередь за хлебом на угол бегала, карточки крепко держала, хлеб принесла. Сама же бабушка вчера сказала: «Ишь умница моя, вот ведь кошку не пошлешь, а моя внучка уже пользу приносит».

Но бабушка, видимо, еще не выговорила всего, что кипело на душе:

— Ты бы, Василий, хоть к школе ее готовил. Школу откроют, а она ни закона божьего, ни арифметики, ни чистописания! А рассуждать возьмется, так самому господу богу поучения готовы!

Значит, бабушка тоже знает о моей молитве? Никогда не вспоминала и про бога со мной не говорила, а сейчас не вытерпела! Никогда меня еще так не бранили. А может быть, я и правда раньше была умнее, когда мне было пять лет, а теперь, когда стало восемь, опять поглупела? Когда я читать научилась, там, в Москве, Вася все удивлялся и радовался и маме говорил, что я молодец, сама откуда-то все буквы узнала. Дал мне сразу толстую книгу, которая называлась «Пан Твардовский». Придет откуда-нибудь и все спрашивает: «Ну, много прочла?» А я прочла много, только получались всё отдельные слова. И вдруг стали получаться не только отдельные слова. Кажется, это была уже другая книга, про Наташу Ростову, и я поняла целую страницу! Даже все рассказывала потом маме. А мама засмеялась, но как будто огорчилась. Она сказала: «Ах ты, моя безнадзорная девочка!»