Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

Из окон и с крылечек доносятся голоса матерей:

— Валя, домой ужинать.

— Сережа!

— Галя, Юрик!

— Бобик, домой!

А мне грустно и обидно. Я вновь присела на ступеньки и опять стала вспоминать нечаянно подслушанный разговор. И от этих воспоминаний мне стало еще тяжелее. Иван Петрович и его приятель стали казаться мне просто непобедимыми. Ну вот подумайте: одна я сделать ничего не могла, так? И никто не хотел мне верить и не хотел помогать. А почему? Ведь я же нисколько не выдумала. Наоборот, я еще не все рассказала. Про оружие не рассказала — раз. Про то, что какой-то совсем чужой заходил переодетым узбеком и увидел Нияза, — два! Ого! Да ведь это тот, который покупал у нас во дворе пузырьки от лекарств… Я было встрепенулась и собралась бежать в комнату рассказывать, но нет! Не поверят. Плохие люди, бросили меня. Все отвернулись, никто не верит. Бабушка, родная бабушка и так обидела свою несчастную внучку. А Таня только и знает: «Дай шейку поцеловать!», «Иди гулять!». Или: «Не трогай «Ключи счастья» и «Дневник Нелли Пташкиной». Это не детские книги». А Вера, та вообще меня не любит и не любила никогда. Глядя, как Вера расчесывает свои длинные волосы и как они искрятся на солнце, я не вытерпела и сказала со вздохом:

— Какая же красивая ты все-таки, Вера!

А Вера повернулась ко мне так сердито и ответила:

— Я не люблю льстивых людей.

После этого Вера показалась мне некрасивой и волосы ее плохими. Пусть! Пусть они меня так обижают. Придется мне одной бороться против всех врагов. И если я погибну, они скажут:

«Она была права, а мы, глупые люди, не любили ее».

Тут слезы навернулись мне на глаза. Но я подавила их. Еще я не про всех додумала, еще оставался Вася.

После того как Вася ушел из дома в этот далекий, незнакомый мне интернат, он совсем перестал меня поддразнивать. Это хорошо? Но уж лучше бы все оставалось по-прежнему. Когда Васю отпускали домой и я, завидев его у калитки, с любого конца двора бежала к нему навстречу, ушибая о камни босые ноги, спотыкаясь о Полкана, старавшегося обогнать меня, Вася, небрежно помахав мне книжкой или камышинкой, которую вертел на ходу, сворачивал к нашему крыльцу и скрывался в комнатах. Тут уж я сама должна была решать — идти за ним или возвращаться, откуда пришла. А если бабушка при нем делала мне замечание, он отворачивался, как бы не видя, что я умоляюще гляжу на него. Ну и не надо. Как хочет. Раньше он заступался за меня. Когда Володька Дубов отстегал меня по голым ногам пучком вербы, Вася дал ему такого тумака, что даже мне стало жалко Володьку. Но теперь… Ну что же, что ребята меня не обижают. Ведь Вася-то не знает, как я живу. Ведь он же мой брат, старший брат. Нет, он тоже не любит меня. Если я начну к нему приставать, обниму его, он стряхнет меня со своей шеи и скажет: «Уйди, лизунья!» Ну и ладно. Сам-то все говорил с Ниязом: «Мы всё найдем, мы всё узнаем». Удивительный этот Вася. «Только бы мне туда попасть, уж я бы нашел». Все к нему относятся как к большому. Вот теперь я понимаю, о чем они говорили с Ниязом: старались догадаться, куда девалось оружие. Тогда я не обратила внимания, а сейчас мне все понятно. Вася спрашивал:

— А чердака нет?

— Есть, он открытый, там старый, ненужный хлам.

— А сколько комнат в доме?

— Четырнадцать. Я их все знаю и все осмотрел.

— А подвал в садовой сторожке?

— Он маленький, там только кетмени да лейки.

— А соседи кто?

— Соседи ничего не знают, я у всех побывал.

— А садовник где?

— Уехал вместе со стариком.

— Может быть, мы вместе с тобой туда сходим, — уговаривал Вася. — Мне кажется, я бы…

Вася думает, что он добьется своего и найдет эти ящики с ружьями. А сегодня я три раза подходила к нему:

— А я знаю, а я знаю про оружие: послушай меня…

Так он еще кулаком мне пригрозил:

— Не смей болтать! Нияз при тебе говорил, думая, что ты язык за зубами держать умеешь.

Мне правда стало жарко от воспоминания о том, как я разболталась за три куска сахара. Но теперь что-то мне надо делать. Вот если бы приехала мама… При мысли о маме стало как-то спокойнее на душе. И ей тоже достается. Из прошлой поездки она пришла домой босиком. Туфли так разорвались, что пришлось их выбросить. Бабушка ворчала потом полдня:

— Зачем выбросила, подошвы-то были веревочные, можно было пустить веревки на новые подошвы.

Мама ничего не отвечала бабушке на ее слова, только виновато улыбалась и отдыхала, опустив ноги в таз с холодной водой.

Когда мама дома, жизнь начинает двигаться быстро-быстро. Куда-то все торопятся, у всех не хватает времени. То и дело хлопает калитка, то забегают к маме ее товарищи, то она куда-то мчится, на ходу завязывая на голове выцветшую косынку и расправляя на себе белую кофточку. Ох эта агитбригада! Мама ухитряется всем вскружить голову своей бригадой. Я слышала, так говорил товарищ Рушинкер, который в дороге достал мне толстые носки. Рушинкер тоже ездил с мамой один раз. Ему надо было сделать два доклада в кишлаках. Он очень не понравился Ниязу. Тот потом рассказывал:

— Разве можно так говорить: Антанта, офензива, интервенция? Я и переводить-то не мог. Я больше сам придумывал. Люди хотят про свои дела услышать, а он им про Антанту.

Но я не знаю как кому, а мне эти слова очень нравятся. А что означают они, наверное, никто не понимает.

Но кто у нас был в тот приезд мамы — это Чурин. Он так обрадовался, когда я прибежала с улицы домой. Сказал, что я очень потолстела, поздоровела, и даже потрогал пальцем мой новый зуб, который вырос на месте вырванного им в дороге.

Так я сидела на крылечке; сумерки сменились темнотой, в комнате уже зажгли лампу. Полкан давно спал на моих ногах, изредка, во сне, покусывая своих блох. Но когда я вспомнила о Чурине, то меня осенила мысль!..

«А если я скажу все Чурину? Ведь это-то я могу сделать. Чурин выслушает, а когда я все расскажу как было, так он поверит. Ведь это все правда! Я знаю, где он работает. Он приглашал Васю: «Забегай ко мне, когда будешь в городе». А я внимательно слушала и обязательно найду. Но как дойти до Гоголевской? Кто меня проводит? Вот, например, если я дойду до Воскресного базара, дальше куда идти? Прямо, или налево, или направо? Положим, можно спросить. Хорошо бы, — думала я, — захватить кого-нибудь из ребят. Но кого? Вальку?.. Я его видеть не хочу, не то что идти с ним. Галю? Но за ней всегда хвостик — Юрик. Володька-Лунатик? Нет, — отмахнулась я. — От него толку не будет, вернется — все дома расскажет. Итак, придется одной…»

Все утро я верчусь у калитки. Уйти со двора ничего не стоит. Пожалуйста, надоело во дворе — бегай по широкой улице. До обеда искать не будут. И, выполнив все несложные бабушкины поручения, я уже могу идти. Но решиться трудно. Одна? Через весь город?