Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

— Иринка спит сидя.

— Я не сплю! — возразила я и мигнула.

Огонек в лампе стал прежним, но тут же опять стал расти, и я правда уснула.

Целый день во дворе не было слышно собачьего лая. Мы уже думали, что Верка наша пропала. Мы очень горевали, а ликующий голос Эмилии Оттовны звучал по всему двору:

— Вот и хорошо, что пропала! Разве можно заводить таких простых дворняг и тратить на них драгоценную в наши дни пищу?! Достаточно было бы во дворе моего маленького Шелли. Он такой спокойный, приветливый и мало кушает.

Бабушка довольно сердито посмотрела в сторону Оттовны и пошла искать Верку в сарае. Но там ее не было.

Плохая жизнь. Утром уехала мама, затем пропала Верка. Таня застала меня за чтением ее книги «Ключи счастья» и, назвав почему-то испорченной девчонкой, выгнала во двор. Я некоторое время похныкала, больше от скуки, чем от обиды. И тут вдруг передо мной предстала сияющая физиономия Лунатика.

— Пойдем, что я покажу тебе.

Я отправилась за Володькой. Перелезли через заборчик, отделявший двор от фруктового сада, сгибаясь, почти ползком, пробежались мимо кустов крыжовника к старой беседке, увитой еще совсем молоденькими листиками винограда, и что же я увидела!..

В беседке на куче тряпья лежала Верка, а рядом с ней, тыкаясь мордочками в ее бок, копошились два крошечных слепых щенка: белый и рыжий. Я задохнулась от счастья.

Лунатик взял в руки белого щеночка и заявил, что раз он первый увидел это чудо, то этот белый красавец отныне принадлежит ему. Я поспорила немножко, но решила потом примириться. Конечно, белый был гораздо лучше, но, пожалуй, право было на стороне Володьки. Верка не сердилась, что мы трогаем ее детей, и даже лизнула мою руку.

Мы долго играли со щенками; стоило поднести к их ртам мизинец, как они пробовали сосать его.

Я завернула Рыжика в подол своего платья и стала укачивать его и баюкать, но он вертел мордочкой, скулил.

И вдруг в беседке стало темно. Откуда ни возьмись, совсем не слышно, появился на пороге Иван Петрович. Он, всегда такой сладкий и приветливый, сейчас выглядел очень грозно. Мы с Володькой даже не поняли, что его рассердило.

— Ах, вот в чем дело! — протяжно сказал он. — Вы, значит, решили скрыть от взрослых эту гадость? Нет, нет, это надо выбросить.

— Это? — Я не поняла. — Что — это?

— Хватит во дворе детей, собак, щенков! Я не собираюсь жить на псарне. Щенков надо утопить. Володя, бери их и иди за мной.

— Что он хочет сделать? — Я замерла, глядя, как Лунатик, шмыгнув носом и подтянув штаны, послушно схватил белого щенка.

— Не имеете права! — неожиданно для самой себя закричала я. — Это не простые щенки, это очень ценная порода. Это не только Володькины, тут мой один.

— Ах, вот как, барышня? — насмешливо произнес Иван Петрович, останавливаясь. — Ну хорошо. Своего оставьте себе.

«Спасать, так уж красавчика», — подумала я и, выхватив из рук Лунатика беленького, отдала ему рыжего.

— Пошли, пошли, — торопил Иван Петрович.

Верка глухо заворчала и, не глядя на меня и на белого щенка, понуро пошла за Володькой.

Я окаменела, а мысли так и прыгали в моей голове. Как это я отдала этого клочкастого рыжего! Наверное, Верка его, некрасивого, еще больше любит! А Иван Петрович сейчас зашвырнет его куда-нибудь. Нет, спасать надо, во что бы то ни стало, скорее, скорее! Я положила белого щенка на тряпки и со всех ног не помня себя помчалась по саду, быстро перелезла через загородку, бегом к купальне, где пролом в глиняном дувале ведет на старую заброшенную батарею — полигон. Тут почти у самого нашего дувала большая яма, наполненная гниющей водой, красной от множества каких-то мелких букашек.

Бегу, а через разрушенный забор навстречу мне уже лезет Иван Петрович, длинноногий, страшный, похожий на журавля с вытянутой шеей. В одной руке он держит за шиворот визжащую и извивающуюся Верку, а другой тянет за рубашку бедного сопливого Лунатика, ревущего во все горло. Я как вихрь мчусь мимо, карабкаюсь через дувал — вот и яма, так и есть, здесь щенок. Вот он. Вот его слепая мордочка высовывается из воды. Он еще не утонул — отчаянно бьет лапками.

Вот я и в воде. Ноги по колено увязли в теплой грязи. А вдруг здесь пиявки? Я не умею плавать, а глубоко ли в этой грязной луже — не знаю. Я очень боюсь, и даже жалость к щенку не может заглушить во мне чувства страха и отвращения. Но щенок опять высунул из воды мордочку и пискнул. Еще шаг — и я по уши в грязной вонючей жиже. Задрав кверху подбородок, я держу в руках щенка и визжу от радости и страха. Кто-то черный вдруг кидается на меня с берега с громким лаем и выхватывает у меня рыжего щенка — Верка!..

— Он нас у самого забора отпустил, — говорит Володька, протягивая мне руку. — А мы с Веркой как побежим обратно!

Раз! И Володька, поскользнувшись, сам растягивается в грязи, но еще миг — и мы оба на берегу, а Верка с радостным лаем кидается то к нам, то к своему рыжему мокрому сыну, копошащемуся на сухой зеленой траве.

И вот, мокрые и грязные, мы греемся на солнце, сушим свою одежду и раздумываем о том, что нам будет от старших за это купание. Верка облизывает щенка, а заодно и наши ноги. Видимо, она поняла, что мы, как и она, боролись за его жизнь. Потом она берет зубами щенка, наверное, очень осторожно и ласково, и мы неторопливо возвращаемся обратно. И у самого дувала нас встречают моя бабушка и обе тетки: Таня и Вера.

Я назвала рыжего щенка Полканом. Даже Верка признавала, что Полкан мой и ее, а больше ничей. Белый Бобик стал бегать по всему двору, как только открылись у него глаза. А к Полкану Верка никого не подпускала, кроме, конечно, меня. Бобик бегал со всеми ребятами, лез на соседний двор, даже на кухню, где жил Володька-Лунатик, хотя Иван Петрович не раз выкидывал его за шиворот. Странно: как мне сначала понравился этот щенок? Зато потом я была к нему равнодушна. Другое дело Полкан…

Пожалуй, между нами было сходство. Оба темные, оба лохматые. Это подметила мама; может быть, она говорила так в шутку. Но это было верно.

По натуре я была веселой, и он тоже. Я любила бегать, и он бегал за мной. Он хватал меня за платье, я падала на землю, он прыгал мне на грудь и лизал мои щеки. Я хохотала, он лаял.

Скоро мы подружились так, что нас редко видели отдельно. Я в сад — он за мной. Я в лавочку — и он за мной. В купальню он бросался с такой же стремительностью, как я, только он умел плавать, а я барахталась на ступеньках.

Но в комнаты бабушка его не пускала, и, если у нашего крыльца сидел Полкан, все ребята знали, что я дома.