Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

— Все матери живут для своих детей, — сказала мама. — А я такая же, как все, и тоже все делаю для своих детей. Всё. Ну понимаете, каждое мое дело делаю для Васи и Иринки… И раньше, еще до революции, когда было еще труднее, я тоже все делала для них. И не только я. Все, что делали большевики, — это было для детей. Для будущего поколения.

— Что же это? — спросила Вера.

— Да всё. Создавали свою партию, боролись против капиталистов, объединяли рабочих, разъясняли им правду о том, кто им враг, а кто может помочь. Мы знали, что настоящее счастье не всякий из нас увидит. Ведь сейчас мы только еще начинаем строить новую, справедливую жизнь. И рабочие, вступая в партию, тоже боролись против той, царской, власти, — для кого? Для своих детей. Неужели не ясно? Боролись против царя, против войн, погибали в революцию — и все для кого? Вот, например, для тебя, растрепка моя! — Улыбка продолжала освещать мамино лицо, и поэтому все, что она говорила, казалось радостным. Она не убирала руку с моего плеча, а я старалась повернуться так, чтобы прижаться щекой к ее ладони.

— Мама, — сказала я, ловя ее взгляд. — А что, и царя из-за меня, что ли, прогнали?

— Вот именно из-за тебя. Чтобы тебе по-другому жилось: без царя, без помещиков. И сейчас для тебя стараемся, чтобы тебе жить среди людей счастливых, здоровых.

Мама говорила, смеялась, как бы превращая разговор в шутку. Я взглянула на Васю и увидела, что он устремил на маму серьезные блестящие глаза. Тут я поняла, что мама опять, как всегда, была права и ее веселые слова не были отговоркой. Кажется, это поняла и бабушка, по крайней мере, она, сложив руки на коленях, молчаливо и задумчиво слушала маму.

После обеда мама с Васей вышли на крыльцо, и, когда я было сунулась за ними, Вася, словно забыв свой недавний ласковый порыв, повернул меня за плечи и, втолкнув обратно в комнату, закрыл за мной дверь. Оторопелая, я прислушалась, но ни слова не разобрала из того, что мама вполголоса, почти шепотом, сказала Васе. Я уже приготовилась как следует обидеться, но тут дверь открылась, и Вася позвал меня:

— Ладно, иди уж. Я пошутил.

А мама улыбалась, и у меня прошла охота дуться.

Мы отправились провожать Лунатика. Мама вышла за калитку и, помахав на прощание, сказала:

— Чтобы засветло домой, понял, Вася? И Иринка чтобы не купалась в незнакомом месте.

Все, что не уместилось в узлы и корзинки, несли мы. Получилось интересное шествие: Володька, сияющий умытой рожицей, одетый, как именинник, в почти новую, на этот раз закрывавшую живот рубашку, марширующей походкой шел впереди. Он нес свою зеленую великолепную граммофонную трубу; Валька с узелком и Глаша, съедаемые завистью, шли по бокам. Вместе с Глашей выступала Галя; они вдвоем держали за ручки маленький медный самовар. Вася и Митя несли корзинки с посудой и почти от самых ворот перестали обращать внимание на нас, мелюзгу.

Что касается меня, то я нисколько не гордилась тем, что мне достался почетный груз — будильник в деревянной оправе. Я бы с удовольствием шла свободно, как счастливчик Полкан. Как всегда в пути, я зевала по сторонам, путалась у всех под ногами и отставала. Дошли до Артиллерийской, и здесь Вася вдруг сказал:

— Иринка, я забыл свой перочинный ножик. Беги скорее, он на этажерке в коробочке. Принеси.

Я хотела возразить, но потом раздумала. Повернулась и пошла обратно, а вся компания расселась в ожидании на скамейке у чужих ворот.

Как хорошо у нас во дворе! И как тихо, когда нас нет. Только Юркин голос тянет в глубине двора свою заунывную жалобу: не взяли.

Я уже протянула руку к двери, как вдруг услышала мамин голос:

— А знаешь, мама, я думаю, это даже хорошо, что вы все Иринке не поверили.

Я отшатнулась от двери и замерла в изумлении.

— Конечно! — продолжала мама. — С твоим горячим характером ты бы еще вспугнула этих негодных обманщиков.

«Уф!» — отлегло от сердца. Оказывается, вот в чем дело. Опять взялась за дверь, но тут бабушкин сердитый голос сказал:

— А я и сейчас не верю тому, что тебе эта выдумщица наплела. Это же все равно что белка на чердаке или зеленая волшебная коробочка.

У меня загорелись уши, и я, прижимая к себе будильник, уселась на крылечке, так и не решившись войти в комнату.

— А ты знаешь, — терпеливо продолжала мама, — когда я сегодня пришла к Сафронову, чтобы рассказать все, что Иринка слышала, оказалось, что там все это уже известно, но некоторые подробности очень пригодились.

Я вскочила с крыльца, улыбаясь во весь рот, и опять потянула ручку двери.

— Выдумщица! — словно не слыша маминых слов, сердито сказала бабушка. — И со двора-то никуда не выходила. «Чурина искать»! Да она ни одного путного слова не сказала! «Он, говорит, жену проглотить хочет. У него, говорит, другая жена — дочь князя!» Ценные подробности!

Я чуть не заплакала от обиды и осталась стоять на крыльце. Мама миролюбиво продолжала:

— Иван Петрович нарочно устроился в детский дом.

— А он и не скрывал, — сердилась бабушка, гремя посудой. — Что ж, ему век на кухне жить? А там ему квартира положена.

— Мама, ты забыла, где детский дом помещается? В доме Череванова, где жил раньше Нияз.

— Нашла врага! — не слушая, твердила свое бабушка. — Семейный человек, приветливый, уважительный. Агафьиного ребенка растит! Не каждый сейчас чужого ребенка кормить-поить возьмется.

— Да пойми же, мама, это для отвода глаз.

— Ах вот оно что! (В комнате стоял звон посуды. Бабушка с силой ставила на место тарелки.) А ты говоришь, она Рушинкера разыскала и ему свои важные новости рассказала. Так он доложил Сафронову?

— Нет.

— Ага! — торжествующе произнесла бабушка. — Да какой человек поверит! Он небось подивился, что за арабские сказки у этой девчонки в голове. Вот и не поверил.

Мама долго не отвечала, потом сказала каким-то особенным, будто охрипшим голосом:

— Не говори мне, пожалуйста, про этого Рушинкера. Вспомнить не могу! И надо же было Иринке встретить именно его! Еще в Москве он вышел из партии левых эсеров, видишь ли, он кое в чем с ними не согласен. Нашлись в Москве люди, которые поверили ему, приняли его в нашу, большевистскую партию. А он кое в чем с эсерами не согласен, а кое в чем согласен! А теперь он кое в чем с нами не согласен! И старых товарищей ему жаль… Он не видит, не понимает, какими предателями его старые товарищи оказались именно здесь, в Ташкенте! Сколько настоящих коммунистов погибло здесь во время осиповского мятежа, пока эсеры подсчитывали, в чем они согласны с нами, а в чем — с военкомом Осиповым! И теперь его старые товарищи творят настоящую контрреволюцию, и я не очень-то уверена, что он им не расскажет, не предупредит. Глупая маленькая Иринка! Да ведь что же ей было делать, когда никто не поверил! А Рушинкер-то как раз и поверил. Ну, успокойся, может, еще все будет хорошо.