Христина Давидова - Жила в Ташкенте девочка

Все мои хлопоты, вся возня с кирпичами сопровождались упорным лаем Полкана. Передохнет мгновение, прислушается и опять залает. А тут вдруг завыл так громко, что я забыла свою боль и отчаяние. А потом умолк. В тишине я ясно расслышала хлопанье калитки, шаги, женский голос. Я не разобрала ни слова и только спустя мгновение поняла: это по-узбекски. А Полкан снова заскулил, только теперь совсем рядом. Мужской голос ответил женщине тоже по-узбекски. Мне уже казалось, что за дверью сарая собралась целая толпа незнакомых людей. Кто они? Найдут ли они меня? Если найдут, что они мне сделают? Так я размышляла, как будто бы даже не волнуясь. Наверное, я уже не могла представить себе, что еще такое могло бы случиться хуже, чем уже случилось.

Под самой дверью раздалось прерывистое дыхание Полкана, и помимо моего желания мои губы произнесли так тихо, что я сама не услышала: «Полкан». А он услышал. Как он залаял! Как завизжал! Торопливые шаги, звякнул засов, дверь распахнулась. Полкан торопливо лизал мне лицо, шею, лапы тяжело давили грудь. Я отстранила его рукой и увидела над собой в распахнутой двери высокую темную фигуру. Тут же я зажмурилась, отчетливо понимая, что теперь конец всему. Пана застонала, но я и слышала и точно не слышала. Безразличие охватило меня. Даже внезапный грохот злосчастного ведра не заставил меня открыть глаза. Меня берут за плечи, подсовывают руки под спину… «Теперь уж все равно», — подумала я.

Я лежала на земле и вдыхала всей грудью прохладный вечерний воздух. Оказывается, я еще жива. Надо мной шелестели листья, на груди у меня лапы и морда моего Полкана, и, открыв глаза, я встретила настороженный взгляд его блестящих глаз. Лунный свет заливал весь двор, и на низком звездном небе четко вырисовывались надломленные стебли и крупные резные листья касторки.

В сарае вдруг заплакала Пана, и я сделала усилие подняться. И тут чья-то рука ласково провела по моей щеке и отстранила Полкана.

— Хо, кизча! [2] Ой, девочка! — услышала я и села.

Рядом со мной, сбросив на плечи паранджу, сидела женщина. Она привлекла меня к себе, приговаривая что-то непонятное, ласковое.

— Айланай! [3] Дорогая! — Женщина убрала с моего лба всклокоченные слипшиеся волосы.

Полкан придвинулся к нам и лизнул ей руку.

— Пошт! [4] Прочь! — сказала женщина нисколько не сердито.

Высокий человек в полосатом халате вышел из сарая с Паной на руках, подошел к нам и положил ее на землю рядом со мной, головой на колени к женщине. «Нияз! — мелькнула мысль, но я не поверила себе и прижалась к плечу незнакомой узбечки. — Откуда Нияз? Но все равно это он», — убеждалась я, глядя во все глаза.

— Иринка, ты не узнала меня?

— Узнала, — сдавленным голосом ответила я.

— Это же я, Иринка, успокойся. Это Масма-хола [5] Х о л á — сестра матери, тетя , моя тетушка, привела меня к тебе.

— Масма-апа, — как будто во сне, нисколько не удивляясь, сказала я.

А женщина все поглаживала меня по лицу, по волосам, другой рукой осторожно придерживая голову Паны.

— Ну да, да, Масма-апа. Она увидела, что тебя Булкин сюда повел.

— Толкнула шибко… Хотела тебе убежать, — подбирая слова, медленно сказала Масма-апа и, отстранившись, заглянула мне в лицо. — Зачем за этот шайтон идешь? Ой, вой-вой! Я Нияз искал, сказал его: надо Елена Ивановна маленький кизынка взять у этой шайтон! Ой, вой-вой!

Она со мной говорила, приблизив свое лицо к моему, и чем-то похожа стала на мою бабушку. Чем? Может быть, тем, что говорила так, как иногда бабушка начинала говорить с Ниязом. И вдруг комок подкатил у меня к горлу, и я заплакала.

— Я пятку порезала, — сквозь слезы выкрикивала я, — у меня нога очень болит!.. Я сильно порезала ногу, очень сильно болит у меня нога!

Я на все лады повторяла эту жалобу на боль в ноге, хотя не так уж было больно. В тот момент я не думала о том, какими словами я выражаю всю накопившуюся обиду за свои мучения, за тоску и страх — за все, что я пережила не только сейчас, когда старалась выбраться из страшного, душного сарая, в котором запер нас с Паной Булкин. Перед этим был целый долгий день сомнений, неожиданностей, страха. А еще раньше я целую неделю навязывала всем свое беспокойство и, отвергнутая всеми, выболтала свою тайну ненавистному Рушинкеру. Все мои неудачи копились и копились в моей душе и сейчас неожиданно для меня самой вылились в отчаянный вопль, в жалобу на порезанную пятку.

Нияз держал меня за плечи, приговаривая:

— Ты лучше послушай, что я скажу тебе, Иринка, ну, послушай-ка, что я тебе скажу. Посмотри на меня, это же я, Нияз. Не плачь, Иринка, ты же моя сестренка. Помнишь, ты хотела быть моей сестренкой? Теперь мы нашли

тебя, сейчас отведем тебя к нам домой, мы живем здесь близко. Масма-хола завяжет тебе ногу. Ты расскажешь мне все, что с тобой случилось… А потом я схожу к вам домой и скажу, чтобы там не беспокоились.

Я плакала все тише и тише, прислушиваясь к его словам.

— Что это за девочка, Иринка? Эта девочка живет в этом доме? Чья она?

— У нее есть папа и тетя Вера. Ее папа потом за ней приедет, — охрипшим от плача голосом, но уже почти спокойно ответила я.

И тут вдруг вспомнила обо всем, вскочила на ноги и вот теперь-то почувствовала сильную боль в порезанной пятке.

— Скорее надо идти туда! Они нас нарочно заперли, чтобы мы никому не сказали, а мы сидим, — засуетилась я, потом, нагнувшись к Пане, стала тормошить ее. — Проснись! Проснись же, Пана! — сердилась я. — Ну что ты спишь и спишь!

Масма-апа отстранила меня и потрогала Паночкину голову. Пана даже глаза не открыла, только губами пошевелила и слегка застонала.

— Что у нее? Тиф? Малярия? — спрашивал Нияз. Он ведь так и не знал, что с нами случилось.

— Ее надо в детский дом отнести. Или нет, лучше к вам домой, а то еще Булкин или сторож нас опять увидят! — горячилась я, охваченная стремлением к действию. — Надо сказать дяденьке Сафронову… Нияз! — Тут я вспомнила, что Нияз-то как раз и есть тот человек, который больше всех старался найти оружие. Как же я это забыла! — Нияз, они увезут оружие и сами сбегут: сторож, Булкин и Виктор Рябухин. Понимаешь!

Тут Нияз погладил меня по голове и улыбнулся.

— Зачем только Вася при тебе рассказывает об этом? — сказал он. — Ты пугаешься и волнуешься. Их завтра всех арестуют. Они уже на послезавтра назначили свой отъезд, но нам стало это известно и завтра их захватят.

— Они уже, может быть, сбежали! — твердила я, хватая Нияза за кушак, за руки. — Они ящики с оружием к арбакешу во двор перевезли…