Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Я тебе дарю.

— Так отдаешь? — переспросила она. — А за что?

— За что дарят? — удивилась Римма постановке вопроса. — Ни за что, чтобы доставить себе удовольствие.

— Ты ж отдаешь, тебе-то что за радость? — Она смотрела испытующе.

— Тебе идет, ты довольна — мне приятно.

Шурка замолчала, о чем-то напряженно размышляя, потом сказала:

— А у нас бабы говорят: всякий свою пользу соблюдает.

— Где это — у вас?

— На работе. Тебе ж пользы нет. А может, чего от меня надо?

— Вот что, — рассердилась Римма, — будешь говорить глупости — отдавай панаму и убирайся.

— Нет! — и, пленительно улыбнувшись, попросила: — Ты не обижайся… я почему так говорю: мне понять надо… как люди живут.

— Меньше своих баб слушай. И уходи ты из этой закусочной.

— Я тебя слушать буду, — преданно проговорила Шурка, — как ты, делать буду…

Они продолжали ежедневно встречаться с Шуркой, и у них зародилась своеобразная дружба, крайне удивлявшая Бориса:

— Убей меня, не понимаю, о чем ты с ней говоришь? Что у вас общего?

— Наше — «вечно женское»… — отшучивалась Римма.

И действительно у них находились общие темы. Скажем, дети.

Борис уже несколько раз говорил, что хочет ребенка. Римма в ответ вздыхала:

— Успеем… Дай мне немножко попрыгать. — В ней еще не проснулась потребность материнства.

А Шурка не пропускала ни одного малыша, чтоб не присесть на корточки возле него, певуче приговаривая: «Вот какие мы толстые, сладкие».

Затем неиссякаемая тема — мужья. Римма никогда не рассказывала о Борисе, у них были такие особые душевные отношения, что она ни с кем не могла о них говорить, но Шурку слушала с интересом. А ту хлебом не корми — дай поговорить о Валерке. Наслушавшись в закусочной разговоров о том, кто кого «увел» и что «мужчина нынче балованный, его с панталыку сбить — раз плюнуть!», она постоянно тревожилась о муже: как бы он ее не разлюбил или какая-нибудь «подлянка» не соблазнила его. Поводов для тревоги не было, но она их придумывала: то он на нее посмотрел «как чужой», то весь вечер книжку читал, а ей «да» и «нет», то к мамаше пошел, а та, «злыдня», все ее оговаривает.

Однажды она привела Валерия знакомиться. Держался он свободно, спокойно, но говорил мало, сразу уткнулся в журнал «Рабочий и театр», который, оказывается, никогда не читал.

Шурка влюбленно смотрела на него и теребила: «Валерочка, погляди, какая пианина большая!» — «Это рояль», — мягко отвечал он. «А мишка-то, мишка какой страшенный! Ты только глянь, Валерочка». — «Не суетись, Шурена, я все вижу», — ласково, как ребенку, говорил он.

Римма принесла чай, бутерброды, печенье. Шурка начала жеманно отказываться: «Чего это ты придумала, мы сытые». Очевидно, она считала, что этого требует хороший тон. Валерий с удовольствием пил чай, пробовал крошечные бутербродики с кильками, колбасой, сыром, украшенные зеленью, огурцами. Похвалил Риммино «фирменное» печенье — безе с клюквой. «Я тебе их всякий день печь буду. Римка научит, — моментально отозвалась Шурка. — Она все умеет. Одно слово — артистка!» И, не зная, как еще похвастать Риммой перед мужем, добавила: «Даже свистеть может». Вскоре они собрались домой. Выходя вслед за выскочившей Шуркой, Валерий задержался и негромко сказал:

— Спасибо вам за Шуру. Ей необходимо с культурными людьми встречаться. Совсем она у меня темная. И учиться не могу заставить. Может, вы повлияете?

Во время утренних пробежек с Шуркой к трамваю Римма иногда вспоминала о своей «воспитательной миссии» и толковала о том, что не худо бы той кончить семилетку, а потом пойти в техникум. Шурка слушала ее с нескрываемой скукой и туманно отвечала:

— Покамест тут перебуду. Что осень покажет.

Шел июнь сорок первого, светлый, жаркий. У Риммы тридцатого кончался сезон, у Бориса тоже все шло, как он выражался, «на коду», они решили опять поехать к Лене Медведевой в деревню. Наталью Алексеевну уговорили взять отпуск в это же время — боялись оставить ее одну, и у нее уже была путевка в кардиологический санаторий. Все складывалось удачно.

Как-то вечером, душным и очень светлым, Римма с мужем возвращались после спектакля.

Борис всегда встречал ее и вел пешком домой, «выгуливал» перед сном. Римма очень любила их вечерние прогулки. Боря крепко держал ее под руку, она упиралась затылком в его плечо, и они шли быстро, легко, слаженно. Его сильная рука и твердое плечо рождали ощущение уверенности, прочности ее жизни — рядом сильный добрый человек. Шли они молча — на быстром ходу не поговоришь, только иногда он сверху косился на Римму и морщил улыбкой губы.

— Что ты смотришь? — вскидывала она голову.

— Давно не виделись. С утра. Смотрю, какая у меня жена.

— И что ты видишь?

— Кажется, не промахнулся. Бывают хуже.

Римма понимала так: очень соскучился. Ты у меня самая хорошая.

У подъезда они встретили Федора Ивановича. Борис остановился покурить с ним и обсудить международное положение.

Федор Иванович прочитывал все газеты и был в курсе мировых событий. Римма очень боялась этих разговоров, ее охватывал ужас при мысли о войне. Старалась не думать, не слушать. Поэтому, как только Федор Иванович начал: «Что будем делать, Борис Евгеньевич? Ведь чума к нашим границам прет…» — Римма прервала, сказав: «Вы курите, а я пойду чайник поставлю».

Она поднялась до пятого этажа и увидела сидящую на подоконнике Шурку. Светло было как днем — белые ночи в разгаре, поэтому Римма сразу заметила ее горестную позу: она сидела ссутулившись, уперев локти в колени, опустив голову. Римма подбежала к ней:

— Что случилось?

Шурка только махнула рукой и отвернулась.

— Почему ты домой не идешь?

— Валерки боюсь… — буркнула она, пряча лицо.

— Поссорились?

— Куда я с такой рожей зареванной! — она резко повернулась к Римме. — Он прицепится, а чего скажу?

Лицо у нее было в красных пятнах, глаза опухли — видно, долго плакала.

— Из-за чего ты? Обидел кто-нибудь?

— По работе неприятность вышла… — дернулась она..

— Расскажи, посоветуемся.

— Крохоборы проклятые! — яростно крикнула Шурка. — Пусть задавятся той крохой! Чтоб им пусто было!..

— Погоди-погоди! Кого ты ругаешь?

— Проверяльщики чертовы!.. В пятом часу было… После работы клиент пошел — только поворачивайся… Своих-то знаю, а тут гляжу — чужие. Один в шляпе, с портфелем, другой плюгавый, в макинтошике… Заказывают по сто грамм красного и сосиски с гарниром… Я налила, наложила — отошли. Кручусь дальше, а неспокойно мне… Глянула, чего они там? А который в шляпе из портфеля стопку тянет, а на ей граммы нарисованы… Он в ее из стакана вино льет — и ко мне… Я плакать: «Товарищи милые, говорю, нечаянно вышло… заволновалась чего-то, испугалась — расплескаю, вот и…»