Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Когда они кончили номер, на эстрадку, аплодируя, вскочил смеющийся замполит и зычно, перекрывая смех, аплодисменты, возгласы: «Еще! Еще! Просим!», крикнул:

— Время истекло, товарищи! Как написал товарищ Зощенко: «Задние тоже хочут». — И строго скомандовал: — На выход!

Эти слова как будто послужили сигналом — начался сильный обстрел.

Актеры выстроились на эстрадке, прощаясь с моряками, а те успокаивали их: «Сюда не залетит», «Лупят в белый свет как в копеечку», «Пусть снаряды кладет, тоже не на дереве растут».

Вагон быстро опустел. Они остались одни. Обстрел продолжался. От воздушной волны вагоны медленно катались по рельсам. Они молча, чтобы не тратить силы даже на разговоры, прилегли на скамейки, и от равномерного катанья Римма задремала. Проснулась от близкого грохота — входило новое подразделение. Они поспешно вскочили и убрались на эстрадку. Матросы расселись, замполит попросил начинать, и только Римма подумала, как трудно будет работать на фоне обстрела, — он прекратился. Концерт прошел в полной тишине, прерываемой смехом, аплодисментами. Но стоило после конца раздаться команде: «На выход!» — обстрел начался с новой силой. Это не могло быть простым совпадением, и они спросили, в чем тут секрет. Что за странная закономерность?

— Вас слушают, — засмеялся замполит, — мы специально транслируем концерт. Мощный усилитель поставили, — и пояснил: — Своего рода дезинформация. Наши морячки захлопают, захохочут — через усилитель впечатление — не меньше дивизии. Сам выходил послушать. Да так четыре раза. Сколько тут частей? Пусть думают. Потом психологический фактор: песни, музыка, смех — значит, настроение у людей бодрое. А фрицам здесь ох не сладко! Разведку их захватывали, перебежчики бывают. Представляете, зарылись в землю, в чужую землю, — нажал он голосом, — фатерлянд — скачи не доскачешь, к морозам непривычны, одеты плохо, перед ними триста метров — глухой лес, в лесу противник, а сколько нас, где, прощупать не могут.

— А с воздуха?

— Ничего не увидишь. Наша воздушная разведка проверяла, точные координаты имела, — не нашла. Вот они и бьют по лесу, снаряды расходуют.

После четвертого, последнего, концерта на эстрадку поднялся командир, поблагодарил артистов от имени личного состава и пригласил поужинать.

В кают-компании они, увидев накрытый стол, громко ахнули: чего там только не было! На тарелках лежали нарезанная консервированная колбаса, свиная тушенка, галеты, печенье, наломанный дольками шоколад. Стояли два графинчика с чем-то белым. Они поняли, что офицеры выложили свои доппайки, — знаменитое морское гостеприимство, но хлеб был строго лимитирован, у каждого прибора лежало по маленькому ломтику.

Артисты уселись за стол вперемежку с офицерами, в центре стола сел командир. Замполит зажег три квадратные эстонские свечки, крикнул кому-то: «Вырубай!» — и свет погас. «Экономим», — пояснил он. Стало необыкновенно уютно. Живой огонь свечей отбрасывал таинственные тени. Офицеры разлили водку в стаканы, вестовой принес на тарелочке горячих макарон со следами тушенки — «макароны по-флотски», традиционное блюдо.

Командир поднялся и негромко сказал:

— Прошу встать. Первый тост — за победу! Смерть фашистским оккупантам!

Все чокнулись, глотнули обжигающей жидкости, и вот тут-то снова начался шквальный обстрел.

— Поддержали тост, — усмехнулся, садясь, командир. — Салютуют.

Теперь вагоны катались весьма ощутимо, позвякивала посуда, колебалось пламя свечей. От глотка водки все немного захмелели, начались оживленные разговоры, смех, а на Римму напал приступ самоедства: «Я сижу в тепле, среди сильных, уверенных в себе людей, а мама, старенькая, ссохшаяся, наверно, еще только дотащилась до дому. В комнате темно, холодно… Мама сказала однажды: «Если бы не ты, я бы погибла…» Сумеет ли она растопить печурку? Хватит ли у нее сил? Еще бо́льшую часть хлеба оставит мне… А что сейчас с Борисом? Где он?» Посмотрела на часы — девять. «За таким ужином просидим не меньше часа, а сколько еще ехать! Раньше двенадцати не доберусь. Мама будет волноваться… Что за идиотский характер! Выпала редкая праздничная минута, а я отравляю ее себе». Кругом о чем-то говорили, чему-то смеялись, Римма не принимала участия, сосредоточившись на том, как бы незаметно спрятать хлеб, и хорошо бы еще кусочек шоколада — маме необходимо сладкое. Обстрел продолжался с прежней силой. Кто-то спросил:

— Как же мы поедем?

— В шесть отправим, — ответил командир. — К этому времени угомонятся. И чуть светлее станет.

Римма пришла в отчаяние:

— А раньше нельзя?

— Не имею права рисковать, — коротко ответил командир и повернулся к спрашивающей его о чем-то певице.

Римма воспользовалась этим и, как ей казалось, незаметно смахнула хлеб на колени, спрятала его в карман и начала есть остывшие, но удивительно вкусные макароны.

Завели патефон. На фоне обстрела, в глухом промерзшем лесу тенор томно пел: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Ужин продолжался, все рассказывали что-то интересное, смеялись, меняли пластинки, пустел стол… Римма «отсутствовала». Наконец командир сказал:

— Пора нашим гостям дать отдых.

Женщин привели в ту же командирскую «каюту», на трех полках были приготовлены постели. Римма почувствовала, что ей не «улежать», — так нервничает, тихонько вышла и вернулась в кают-компанию. Там горела одна свеча, на патефоне докручивалась пластинка — Шульженко пела о чьей-то записке в несколько строчек… Римма немного отодвинула занавеску на окне и стала смотреть на заснеженный ночной лес.

Вошел командир, остановил пластинку и, заметив ее, строго спросил:

— Почему не спите?

— Очень беспокоюсь. Мама, наверно, думает, что я погибла, а у нее сердце плохое.

— Не могу помочь, — пожал плечами командир. — Если бы у вас был телефон…

— Есть! — вскрикнула она.

— Разве квартирные телефоны не отключены? — удивился он.

— У нас работает. Мама — заведует клиникой.

— Давайте номер и что передать. Только коротко.

— Римма здорова, приедет утром.

— Прикажу связаться. — И ушел.

Вскоре он вернулся.

— Все в порядке. Передали.

— Спасибо! Огромное спасибо! — Римма с облегчением вздохнула, и сразу стало обидно, что не слышала разговоров за столом, ни о чем не расспросила. Теперь ей хотелось поговорить. Командир молча стоял рядом, а она, не зная, с чего начать, неуклюже спросила:

— Вам понравился концерт?

— Не все, — подумав, ответил он. — Товарищу, который стихи читал, не нужно было Симонова о моряках.

— О моряках? — удивилась Римма. — А! Эти: «…в сотый раз переходя в штыки, разорвав кровавые тельняшки, молча умирают моряки…» Почему? Прекрасные стихи.