Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Услышав Риммин голос, Шурка обрадованно спросила:

— Надумала чего?

— Приходи скорей! Как можно скорей! Все продаю. Принеси продуктов… Что можешь, только скорей.

— Сейчас буду, — деловито ответила Шурка. — Жди.

В Римме все дрожало: скорей, скорей! Может быть, Борина жизнь зависит от минут? А тут еще девочка! Торопясь, достала из шкафа чистое белье, Борину теплую фуфайку, лыжные штаны, куртку, толстые чулки, две пары Бориных носков и понесла все это в кухню. Девочка стояла в одной рубашонке, похожая на черный скореженный прутик. Голова ее была завязана тонким платочком.

— Снимай все. Вода согрелась, будем мыться.

— Я сама. Уходите! — она сжалась в комочек, стыдясь своего грязного высохшего тельца.

— Только как следует мойся, без халтуры.

В комнате Римма растопила печурку и поставила греть суп, сваренный с вечера из перловки с горсточкой сухого картофеля. Наталья Алексеевна позавтракала и половину оставила дочери.

Снова зазвонил телефон — Римму ударило в сердце: опоздала! Боря умер…

Звонила Наталья Алексеевна. Постоянно тревожась, она в свободные минуты звонила домой и задавала стереотипный вопрос: «Как ты?» Сейчас этот вопрос вызвал раздражение, и Римма закричала:

— Как я? Развлекаюсь, пою, танцую…

Наталья Алексеевна обиделась. А когда Римма сказала про мужа, очень удивилась и глупо спросила: «Откуда у него дистрофия?» Тут Римма завелась:

— Ты не знаешь, откуда бывает дистрофия? Еще доктор! Нестроевые части кормят по другой категории, а он после ранения ослабел. Сейчас буду продавать вещи. Не возражаешь?

Наталья Алексеевна сердито засопела и спросила: «Какие вещи?»

— Не знаю. Что возьмут. Мебель, портьеры… Сейчас Шура придет. Помнишь ее?

Наталья Алексеевна сказала: «Продавай» — и повесила трубку. Это бывало постоянно: как только интерес к собеседнику был исчерпан, она посреди разговора вешала трубку.

Римма набрала номер и сердито сказала:

— Что за дикая манера вешать трубку не дослушав? Еще не все! Одну девочку нужно к вам в стационар взять. Осталась одна, карточки потеряны…

Наталья Алексеевна твердо сказала: «Не могу. Все забито».

— Тогда оставлю жить у нас, — нажала Римма. — На улицу не выгоню.

«Что ты на меня рычишь?» — жалобно спросила Наталья Алексеевна. Римме стало стыдно, и она виновато ответила:

— А на кого мне рычать? Я с утра такого нахлебалась…

Помолчав, Наталья Алексеевна сказала: «Приводи. Что-нибудь придумаю».

Римма с облегчением повесила трубку, хотела пойти к девочке сказать, но вдруг все поплыло перед глазами, она наткнулась на тахту и свалилась… Голова была пустая, звенящая… Она лежала неподвижно, закрыв глаза. Волнения и страха не было — пустота… Неизвестно, сколько прошло времени, пока она услышала голос Шурки:

— Ты что? Никак помираешь?

Еле ворочая языком, Римма ответила:

— Покойничек еще жив… голова чужая…

— Сахару тебе надо, — заволновалась Шурка, чем-то зашуршала и сунула ей в рот ложечку сахарного песку. — Живо ешь! При голоде сахар — первое дело, мой говорил. Чаю тебе дам, сейчас заварю, — она чем-то гремела, звякала, потом осторожно посадила Римму: — Пей!

Отхлебнув крепкого, очень сладкого чая, Римма открыла глаза — все стало на место: блаженное состояние возвращения к жизни.

— Слава богу! Напугала — спасу нет! Коленки трясутся! — Шурка присела возле нее. — Надо же, до чего себя довела! — Совсем близко Римма увидела ее гладкое румяное лицо.

— Ты… словно из другой жизни…

— Да уж, как ты, загибаться не стану! Глупая ты, Римаха, — она сокрушенно покачала головой. — Совсем дура! Чего тогда этому Вовке орала: «Не смейте больше! Назад отправлю!» А сказала бы…

— Не надо, Шурочка, — попросила Римма. — Не научим мы друг друга. Давай торговать. Что возьмешь?

— Шкаф зеркальный, кроватки бы…

— Всю спальню бери.

— Отдаешь?! — у Шурки сверкнули глаза. — А дорогая она?

— Конечно. Старинная, грушевого дерева…

— Эка невидаль — груша! У нас за каждым забором растет. — Шурка сразу начала сбивать цену.

— Все равно тысячи три стоит…

— А продукты сейчас знаешь почем? — азартно крикнула Шурка. — Как считать будем?

— Так и будем.

Шурка удовлетворенно кивнула головой и начала вытаскивать из сумки продукты:

— Пиши, что принесла. Сгущенки две банки, песку полкило, муки кило, пачка гречи концентрата. Он лучше крупы — с жиром, и варить скоро, — расхваливала она свой товар. — Ячневой кило. Ее по дешевке отдам. И вот масла хлопкового двести грамм. Ну как? Хватит?

— Потом считать будем. Мне сейчас в госпиталь к Боре надо. Его с дистрофией привезли.

— Надо же! — удивилась Шурка. — Давай собирайся. А мне бы мебелишку поглядеть…

— Иди в мамину комнату, смотри.

Шурка ушла, Римма начала убирать продукты и тут вспомнила про девочку, испугалась, что ее долго нет, — может быть, ей дурно? Хотела побежать, сдержала себя — вдруг опять свалится, — и медленно побрела на кухню.

Девочка, одетая в лыжный костюм Бориса и утонувшая в нем, с замотанной полотенцем головой, грелась у остывающей плиты.

— Что ты тут стоишь? Почему в комнату не идешь?

— Там кричал кто-то…

— Ну и что? Съедят тебя? Идем.

В комнате Римма посадила девочку возле печурки.

— Сними полотенце, пусть волосы сохнут.

— Не сниму! — она схватилась руками за полотенце.

— Характерец у тебя! — рассердилась Римма. — С мокрыми волосами на мороз пойдешь?

— Нет у меня волос, — мрачно ответила девочка. — Мама сбрила, чесалось очень, лезли…

— Правильно сделала. Зато потом вырастут густые, красивые… Снимай. Высохнешь, чистую косынку дам.

Девочка сняла полотенце. С бритой головой и маленьким ссохшимся личиком она напоминала измученного старичка.

— На завод звонили?

— Фамилию мамы не знаю, кем работает — тоже. Как я могу звонить? Сейчас в стационар пойдем, тебя возьмут. Там поправишься… — Римма не хотела звонить при ней на завод — была почти уверена, что мать погибла.

— Не пойду! — девочка вжалась в кресло.

— Это еще почему?

— Мама вечером вернется, а меня нет. Где будет искать?

Римма промолчала.

— Думаете… умерла? — шепотом спросила девочка.

— Ничего я не думаю! Может быть, срочная работа… или в госпиталь попала…

— Мамочка моя, мамуленька… — отчаянно, безудержно заплакала девочка.

Не зная, чем утешить ее, Римма отрезала тоненький ломтик хлеба, посыпала сахарным песком и сунула ей:

— Ешь!

Она схватила хлеб и, глотая слезы, начала жевать.

— Дашь мне адрес, я вечером зайду, оставлю маме записку.

Вошла Шурка и с ходу сообщила:

— На туилете медной бляшки не хватает, еще царапина на ем, может, жучок… — она остановилась, увидев девочку. — Эта откуда взялась?