Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Хорошо пахнет! К тебе кто-то приходил?

Римма молча кивнула.

— Из театра? Звали вернуться? — с интересом допрашивала Ляля.

Римма молчала.

— И ты выставила?

— Откуда ты знаешь? — удивилась Римма.

— И еще поскандалила. Ты вообще ужасно скандальная стала, — вздохнула Лялька.

Митя не почувствовал ничего.

В июне директор вспомнил, что Римме давно полагается отпуск, но она отказалась: ехать некуда, а сидеть без дела — невозможно. Детей на лето тоже еще никуда не вывозили, и занятия продолжались. Они сыграли три раза «Славу» у себя и один спектакль в недавно открывшемся районном Доме культуры, после него Римме предложили вести там взрослый коллектив: занятия два раза в неделю по вечерам. Римма обрадовалась и согласилась.

С первого августа она начала там работать и, выходя после занятий, обязательно наталкивалась на своих мальчишек — они «случайно» прогуливались именно здесь и, конечно, шли с ней до дому. Иногда, во время этих вечерних прогулок, она думала: «Как круто изменилась моя жизнь… Могла ли я представить, что уйдет Борис, а я смогу жить?.. И даже чему-то радоваться?.. Уйдет и театр… Честолюбивые мечты отлетят как шелуха, мусор… И вот я снова возвращаюсь вечером не одна… Это совсем-совсем другое, но все-таки не одна…»

Она с благодарностью поглядывала на своих спутников и говорила:

— Знаете, ребята, что я придумала…

А они с радостным ожиданием смотрели на нее.

В начале августа директор вызвал Римму с занятий и, сдерживая торжествующую улыбку, сказал:

— Пойдемте. Хочу вам кое-что показать.

Он привел ее во двор Дома пионеров. Там стоял небольшой флигелек. Они вошли в него, поднялись по обшарпанной лестнице на второй этаж, Лев Иванович отпер дверь, и они оказались в пустой квартире.

— Теперь смотрите внимательно, — таинственно произнес директор и, как экскурсовод, повел ее, поясняя: — Комнаты смежные. Одна — двенадцать метров, другая — шестнадцать. Как видите, квадратные, светлые. Кухня — десять метров. И ванна есть, правда крошечная. Это наша так называемая служебная площадь. Ну как? Нравится?

— Если отремонтировать, будет уютная квартирка, — равнодушно ответила Римма.

— Так вот, — торжественно произнес Лев Иванович, — принято решение дать эту квартиру вам.

— Мне?! — Римма задохнулась и с трудом выговорила: — Не может быть…

— После того как побывал у вас, все думал: чем помочь? Про эту квартиру я тогда не знал. А месяца три назад пришел инспектор пожарной охраны, осмотрел дом, потом потребовал показать флигель. Тут-то я эту квартиру и обнаружил. Переговорил с зав. роно, он согласился и вошел с ходатайством в исполком. Завтра с утра идите в жилотдел, получайте ордер.

— Лев Иванович, миленький… — начала было Римма, глядя на него влажными глазами, и вдруг сорвалась с места, обежала снова всю квартиру, вернулась и, сияя заплаканным лицом, бросилась ему на шею, шепча: — Золотой вы человек…

— Ну-ну! — ворчливо сказал директор, освобождаясь от нее. — Я не золотой, я — серебряный, старый я, и вы доконаете меня своей эмоциональностью.

Вероятно, ни у кого никогда не было такого веселого и бестолкового ремонта. В школах — каникулы, и с утра все Риммины ученики набивались в квартиру — повернуться негде. Всем хотелось помочь. Они шумели, спорили, с чего начинать, а дело не двигалось. Так продолжалось два дня, пока Коля Мартынов не взял руководство на себя и не объявил:

— Все — вон! Остаются только старшие ребята. А вы, Рисанна, идите к директору. Помните, он достал обои для задника к «Славе», а писать на них было нельзя — промокали. Мы их в подвал сложили. Никому они не нужны. Он даст.

Обоев хватило на полторы комнаты. Коля походил, подумал, что-то посчитал на бумажке и сообщил решение:

— Обои не до потолка наклеим, а сверху трафарет сделаем в тон, вроде широкого бордюра.

Римму он послал на рынок купить белил для дверей и оконных рам. Когда она принесла несколько банок, выяснилось, что ее надули: в них была густо-серая шаровая краска, такой красят орудия на военных кораблях. Она очень огорчилась:

— Как в каземате будет.

— А мы по ней веселенький орнамент пустим, — утешил ее Коля.

Пока шли малярные работы, Римма с девочками сидели во дворе на скамейке, стоявшей под единственным деревом, переговаривались с мальчишками через открытые окна и выполняли мелкие поручения Коли: что-то принести, где-то вымыть.

Недели через две Коля высунулся в окно и негромко позвал:

— Рисанна, прошу. Принимайте работу.

Римма ходила по своему новому жилищу, поражаясь Колиной фантазии, и только вздыхала:

— Ох, Коля!.. Ну, Коля!..

Действительно, это была необыкновенная квартира: на двери был нарисован добродушный гном, любезно приглашающий войти, его окружал орнамент из фонариков. Оконные рамы в комнатах были осыпаны желто-ржавыми кленовыми листьями. На двери в кухню появился веселый поросенок с полной корзиной аппетитных овощей. Кухонное окно обрамляли перья зеленого лука, кудрявые петрушка и укроп. Грозный шаровой тон едва просвечивал.

— Коленька, ребятки, — проговорила Римма, закончив осмотр, — даже не знаю, что сказать… Как вас благодарить?.. Я такого и представить себе не могла.

На следующий день Римма с девочками вымыли окна, полы и даже два лестничных марша, чтобы не таскать грязь в квартиру. От чистых стекол и светлых полов краски засверкали еще ярче.

— Хорошо, но немножко странно, — говорила Ляля, бродя по квартире, — не то — в театре, не то — в сказке…

Римма решила устроить новоселье со своими ребятами до переезда. Они с Лялей напекли груду «хвороста», истратив весь «неприкосновенный запас», по двум карточкам вместо хлеба купили сушек.

Вечером собрался весь ее кружок. Расселись на полу, на подоконниках. Пили чай, вспоминали, как пришли записываться в Дом пионеров, как отличился тогда Митька, свой первый спектакль, перебивали друг друга, смеялись… Потом примолкли — еще слишком близко были бедствия, потери, они еще не могли веселиться от души. Тогда Коля попросил:

— Митька, споем?

Митя запевал военные, рвущие сердце песни, остальные в унисон подтягивали. Римма молчала, боялась испортить, но слушала с волнением, думая: «Какой голос у мальчишки! Прямо в душу западает. И все чувствует, о чем поет».

На следующий день Римма перевезла своих.

Наталья Алексеевна, войдя в квартиру, оторопело постояла перед гномом, потом, осмотрев все Колины художества, сообщила:

— Ну что ж! Очевидно, и к этому можно будет привыкнуть.

Шурка возвращалась в Ленинград в январе сорок шестого с Валериной матерью Анной Игнатьевной. Теперь между ними лад. «А все почему? — думает Шурка. — Знаю, где чего говорить, когда чего делать». Как все ограниченные люди, Шурка считала себя умной, хорошо понимающей жизнь, принимая свойственную ей изворотливость за житейскую мудрость.