Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Про комнату она мамаше рассказала. Анна Игнатьевна очень удивилась: «Каким образом ты получила?» А Шурка раньше обдумала: дескать, вызвал ее начальник и спросил: «Какие у тебя, Никифорова, жилищные условия?» А узнав, что в общаге живет, сказал: «Ты у нас такой замечательный работник, постараюсь помочь. Сейчас свободной площади много». И выхлопотал. Анна Игнатьевна похвалила: «Значит, с душой работала» — и посоветовала управдому написать, сама и письмо составила. А управдом ответ прислал: «Комнату опечатали, живите спокойно».

Пожила Шурка, пожила и решила на работу устраиваться. Скучно, голодновато, копейки своей нет — все из мамашиных рук, не привыкла она так. Сказала Анне Игнатьевне, а та ответила: «Понимаю тебя, трудно без работы жить. Только на тяжелую тебе после ранения нельзя». А как узнала, что Шурка снова буфетчицей хочет, не одобрила: «Сейчас время строгое, продукты на вес золота. Нарвешься на нечестного человека — обманет, в историю втянет», но все-таки объяснила, куда пойти насчет работы узнать.

В управлении к Шурке душевно отнеслись — блокадница, военный инвалид, на хорошее место поставили — буфетчицей в вокзальный ресторан.

Работать Шурка стала с умом, экономила помалу, не зарывалась, а все — сыта, кой-какие копейки остаются. Раз мамаше кусочек сырку и грамм пятьдесят маслица принесла, та не взяла, сказала строго: «Пойми, Шура, теперь лишнего не бывает, если у вас осталось, значит, кому-то недодали, а это уже преступление».

«Вон какая принципиальная! — с невольным уважением подумала Шурка. — Голодная сидит, а не берет».

Не слова, а поступок Анны Игнатьевны неожиданно задел Шурку. Она была уверена, что люди всегда ищут выгоду, и если что-то делают, то чтобы получить пользу для себя. Отказ Анны Игнатьевны не укладывался в ее представления, и она почувствовала, что у той есть что-то более ценное, чем маслице и сырок. И даже подумала: «Может, к бесу эту экономию? Буду как все». Но пожалела себя: «Из блокады спаслась, чтобы впроголодь жить!» — и успокоилась привычным рассуждением: «Чего я беру? Смех сказать! Граммчик, от силы — полтора. Человек от граммчика сытей не станет, а у меня хоть малость, да набирается». Но еще одна маленькая заноза засела.

А так у нее со свекровкой все хорошо было. И сейчас в Ленинград спокойная едет: война кончилась, Валерочка — муж любимый — живой остался. Все его по госпиталям таскают, сколько операций перенес, а ногу пока не отняли, сберечь стараются. «Ох, как соскучилась по нем! — вздыхает Шурка. — Хоть бы одним глазочком глянуть!» Теперь уж скоро. Писал: в Ленинград отправляют к самому лучшему профессору по ногам.

И комната в целости. Это подумать надо — своя комната! Там с Валеркой и жить будут. С мамашей хорошо, а одним лучше.

И к кривоте своей попривыкла. Все чаще думает: не испорть фашист проклятый ей красоту, кто его знает, как бы жизнь обернулась. А теперь она героическая блокадница, военный инвалид, все к ней с уважением.

Солгав Анне Игнатьевне о спасении девочки нечаянно, от страха, Шурка вынуждена была поддерживать эту ложь и постепенно убедила себя, что и в этом греха нет, что, попадись тогда девчонка ей, она, может, тоже… «Никому я не навредила, — рассуждала Шурка, — людям в радость про героический поступок слушать, а мне — польза». И выходило у нее, что соврала она умно, правильно. Только иногда царапало внутри: «А ну как узнают? Чего тогда будет?» И тут же успокаивала себя: «Кто скажет-то? Мало ли девчонок под обстрел попадало!»

В Ленинград поезд пришел рано утром. С вокзала Анна Игнатьевна повезла Шурку к себе. Знала: дом цел.

Вошли в квартиру — холод, стекла треснутые, грязи, пыли за столько лет набралось — ступить некуда. Затопили плиту в кухне, — дрова в кладовке остались, никто не тронул. Накипятили воды, в четыре руки, по-быстрому, первую грязь смыли, можно жить.

Свекровка в клинику поехала про Валерочку узнать, не привезли ли. А Шурка ходом к себе. Невтерпеж на комнату, на вещички свои посмотреть, Тамару Николавну повидать.

Открыла ей тетка чужая, спросила:

— Вы к кому?

А Шурка ей гордо:

— К себе. Вон моя комната запечатанная стоит.

Тетка нехорошо как-то на нее посмотрела и протянула:

— Вернулись, значит? Ну-ну! — и пошла.

— А Тамара Николавна жива? — вдогонку крикнула Шурка.

— На работе. Скоро придет. Ждет вас не дождется, — ответил злорадный голос.

«А ну ее!» — подумала Шурка.

Вошла в комнату — сердце растаяло: богатство-то какое! Пылищи, конечно, много, вон мишка серым стал, а все равно красота! Уж она все отскребет, отмоет добела… Валерочка с работы придет, сюда вот, за круглый стол, сядет… А кроватки рядом, вместе составим… Теперь и ребеночка можно, есть куда положить, в чего завернуть… К шкафу кинулась — на месте Римкины простыни-наволочки…

В коридоре — динь-динь! Телефон включили! Эх, Римкин номер забыла, а то бы сейчас. «Угадай, кто тебе зво́нит?» Смеху бы было!

Вроде дверь хлопнула, шаги в коридоре. Шурка выглянула — Тамара Николавна! Побежала к ней по-родственному обнять, а Тамара Николавна рукой ее отстранила и с брезгливостью сказала:

— Как вас изуродовало! Правильно говорят: бог шельму метит.

Шурка обалдела: «Чего это она?» И на себя не похожа — вовсе не старая, можно сказать, средних лет, и шляпка на ней модная, и ноги на каблучках.

А Тамара Николавна на весь коридор — вроде чтобы люди слышали:

— Потрудитесь немедленно вернуть мои вещи.

Тетка на голос вышла, мужик старый, две девчонки выглянули. Шурка совсем потерялась:

— Какие вещи?

— Лампу на ониксовой подставке с абажуром из испанских кружев, — ледяным голосом заговорила Тамара Николавна, — дюжину хрустальных фужеров, столовый сервиз фирмы «братья Корниловы»…

— Я ж их у вас купила! — негодующе возразила Шурка.

— Может быть, вы скажете, какую сумму мне уплатили?

— Так не за деньги же… — прошептала Шурка.

— Не за деньги? — переспросила Тамара Николавна. — А чем же вы расплачивались?

— Продуктами, — осмелела Шурка, не понимая, куда та клонит.

— Товарищи, — обратилась Тамара Николавна к стоявшим в коридоре, — вы все слышали: продуктами. — И снова к Шурке: — Вы по серости, вероятно, не знаете, что если кто-нибудь заявит, что его вещи куплены за продукты, приведет свидетелей, все вещи будут изъяты и возвращены владельцу, а купившего привлекут к уголовной ответственности. — И, дав Шурке усвоить сказанное, спросила: — Милиционера звать, или так отдадите?

— Ничего я не знала… только вот приехала… Не надо милиционера, так берите… — шептала помертвевшая Шурка.

— Марья Семеновна, — обратилась Тамара Николавна к тетке, — девочки, помогите мне, пожалуйста, унести.

И вперлись все в комнату, и потащили добро, ею нажитое.