Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Анна Игнатьевна встретила Шурку холодно: «Валерий развестись с тобой хочет».

Шурка на колени перед ней брякнулась, плачет: «Мамашенька, заступитесь! Я его одного на свете люблю…»

Мамаша не оттолкнула ее. «Знаю, — сказала, — и он тебя очень любил, поэтому и больно ему. Очень нехорошо, что ты по женской линии слаба оказалась… С другой стороны, можно понять — молодая, глупая, кругом такой страх… И мужчина всегда больше виноват. Наверняка он тебя к себе привел, не сама же ты прибежала?»

Шурка плачет: «Уговорил… Обманом привел…»

А мамаша серьезно так: «Прямо тебе скажу — главное для меня, что ты чужого ребенка спасла, соседок своих из последних сил вытягивала — просто так люди своего имущества не завещали бы. Вот из-за этого и нехорошо тебя бросать».

Отговорила мамаша Валерку. Не стал разводиться, только наказал, чтоб Шурка ему на глаза не попадалась.

Она обрадовалась: «Ладно, хоть так. А время пройдет, глядишь — и простит». К себе жить перешла, Валерка так велел. А каждый вечер к мамаше бегала про него узнать, ей пособить.

Через полгода выписали Валерочку, мамаша и говорит: «Ты, Шура, приходи только, когда его нет, а то скандал выйдет. Выгонит».

Ногу Валерке сберегли. Хромой, конечно, с палкой, а на своих ходит — с уголка подсмотрела. На завод устроился, в вечерний институт поступил — на инженера учиться. Про Шурку и слышать не хотел. Два года она сидела, слезами умывалась. Любила его! Бабьи годочки считанные, кривая да старая кому нужна будет. А все ждала.

И дождалась-таки Шурка своего часа. Мамаша сердцем заболела, в больницу не захотела, а ходить за ней некому. Шурка живо отпуск за свой счет — и к ним. Кормила ее, обмывала, лекарством поила, продукты по знакомству доставала, чего Валерка любит готовила. А он придет с работы, буркнет ей «здравствуй» — и в сторону. И она к нему на глаза не лезла, по-умному делала. Он попривык, разговаривать начал, пошло дело…

Ночевать-то она к себе уходила, а тут ей идти — буран налетел, дождище, ветрище! Мамаша и говорит: «Не пущу тебя в непогоду, у меня на оттоманке ляжешь». Шурка поломалась для виду и осталась.

Лежит, думает: «Была не была — пойду к нему, когда еще такой случай выйдет. Выгонит — совсем уйду, чего зря на них батрачить?»

Как заснула мамаша, Шурка с оттоманки сползла — и к нему. Трясется вся как на ветру! В комнате у него темно, только папироска светится — не спит. Шурка на огонек побежала, около койки на колени бухнулась, плачет-разливается, прощения просит.

Валерочка сначала вроде испугался, потом утешать стал, а потом и говорит: «Иди ко мне». Шурка живым манером к нему забралась и…

Помирать станет, а не забудет той ночки горячей с любимым, желанным… Дождалась Шурка своего счастья!

С того дня стали вместе жить. Шурка его к себе привела — пусть на их богатство порадуется. Он походил по комнате, посмотрел и говорит: «Мама сказала, что завещание есть. Покажи-ка». Шурка сразу объяснила: «Бумага при мне была, когда ранение получила. До того ли было, чтоб сумку беречь?» Еще походил и говорит: «Надо мужа Риммы через военкомат поискать». Ну нет Шурке покоя!

Искал ли, нет — Шурка не знала, больше про то не говорил. Вообще, мало с ней говорил. Придет с работы, сядет покушать, книжку перед собой держит, а чего в тарелке, и не видит. Спросит она: «Вкусный борщок, Валерочка?» — он глаза от книги оторвет: «Что? Да, да, спасибо». И весь разговор. Будто один, будто в столовке. Потом пишет чего-то, рисует. Шурка подойдет: «Поговори со мной, Валерочка», а он: «Не мешай. Мне курсовик надо сделать, не поспеваю». Молчком жили, только что ночью пошепчутся.

Полных два года так прожили. И вдруг: ни шумело, ни гремело — беда на Шуркину разнесчастную голову упала.

Осенний денек был ясный, теплый. Валерочка с работы веселый пришел, прямо с порога объявил:

— Смотри, какого гостя привел! — сивого мужика в комнату втянул и спрашивает: — Не узнаешь? Медведев это, Андрей Михайлович. Помнишь, мы до войны комнату у них снимали? На улице встретились. Уговорил зайти.

Тут и Шурка его признала.

Андрей Михайлович расцеловал ее и говорит:

— И тебе, Шуренок, война памятку оставила… Рассказал мне Валера про геройство твое. Выходит, ты не только лицом хороша, но и душа у тебя красивая.

Валерочка довольный стоит, и Шурка рада — хороший человек пришел. С лаской отвечает:

— Спасибо на добром слове, Андрей Михалыч. Посмотрите на наше житье-бытье.

Андрей Михалыч по комнате пошел, посмотрел на все и с лица переменился. К серванту подошел и смотрит, и смотрит, будто там что нарисовано. Потом шасть к часам, говорит:

— Это же… обстановка Щегловых…

— Точно, — улыбается Валерочка, — Шура в наследство получила.

— Как это — в наследство?! — у Андрея Михалыча глаза на лоб лезут. — Наследство после умерших бывает.

— Убило их, Андрей Михалыч, — живехонько встряла Шурка, — под бомбой остались.

— Ты что городишь! — как гаркнет Медведев. — Живы они! В доме тогда дорогого нашего Федора Ивановича засыпало, мы с Риммой его хоронили.

Валерочка потемнел весь и спрашивает:

— А где теперь Щегловы? Не знаете?

— Тут они. В Ленинграде живут, — прямо наотмашь Шурку бьет. — Когда дом разбомбили, нам в одной квартире комнаты дали, а в августе сорок пятого Риммочке на работе другую квартиру выхлопотали.

Шурка стоит — помереть впору. И все молчат. Вдруг Валерочка как захрипит:

— Извините, Андрей Михайлович, у меня большое несчастье — жена преступницей оказалась…

Андрей Михалыч глянул на Шурку — и за порог. А Валерочка к ней приступился:

— Ну, жена милая, рассказывай, как от живых людей наследство получила?

А чего Шурке говорить? Как тут вывернуться?

— Купила… — шепчет.

— Ку-пи-ла, — дразнится он. — Где же ты деньги взяла? Кого ограбила?

— Не было у меня денег… — объясняет Шурка. — На продукты…

— У своего начальника харч тащила? — Валерка на нее как на паука смотрит. — Мало того, что за харч продалась, так еще и обогатиться сумела!

— Мои были продукты! — кричит Шурка. — Мои! До карточек всего накупила!

— Интересно, на какие деньги? — сверлит ее глазами Валерочка. — До войны у нас лишней копейки не было.

Молчит Шурка. Нечего ей говорить, нечем беду отвести. А Валерочка как гаркнет:

— Отвечай! На панель ходила, когда я в вечернюю работал?

Вон как худо вышло!

— На работе экономила… — шепчет Шурка.

— Воровка! Спекулянтка! Мразь последняя!.. — Валерочка за голову схватился. Орал! Как только не обзывал ее! Потом книги, бумаги похватал — и прочь…

Насовсем ее бросил. Развелся. И осталась Шурка опять одна-одинешенька. Осталась в животном страхе, заглушившем горе. Она была уверена, что Медведев рассказал Римме о вещах, и с минуты на минуту ждала: придут Щегловы с милиционером и заберут вещи. Она уже понимала свою вину, но старалась не думать об этом, упорно называя «спасением людей» то, что теперь называли спекуляцией. «Как же это? — в панике думала она. — На свои кровные продуктов запасла и чужим «за так» отдавать надо было? Кто мне Римка? Родня? Соседка».