Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Пойдем, — решительно встала Римма, — я с ней поговорю.

— Не поговорите, — мрачно ответил он, — я из школы пришел — она песни пела, а сейчас спит как колода…

— Ты сегодня… обедал? — неожиданно спросила Римма.

— Какая разница? — отвернулся он.

— Идем к нам. Вместе поедим, поговорим…

— Ни за что!.. Вы думаете, я нарочно сказал… чтоб бы… чтоб меня… — рванулся он к двери.

— Стой, дурак несчастный! — крикнула Римма таким голосом, что он остановился. — Митенька, — проговорила она умоляюще, — у меня нет сил воевать с тобой. Я тебя очень прошу: пойдем.

— У вас там бабушка… девчонка эта… Лялька ваша… — пробормотал он, сдаваясь.

— Мама сегодня дежурит, а Лялька поймет, сама горя хватила.

— Вы расскажете ей? — снова ощетинился Митя.

— Нет, — твердо ответила Римма, — скажу только, что так нужно.

Ляля, увидев Митю, вытаращила глаза — этот зачем явился? Но Римма с порога бодро сказала:

— Ляленька, покорми нас скорей, мы очень голодные.

Лялька совсем растерялась: в последние месяцы она привыкла видеть Римму поникшей, плачущей… И вдруг — бодрый голос, хочет есть… Она засуетилась, накрывая на стол, но все-таки, защищая свое право хозяйки, неприязненно сказала:

— Пусть он руки помоет, противно смотреть.

— Справедливо, — поддержала ее Римма. — Митька, иди на кухню, она в конце коридора, там мыло, полотенце — вымой лапы как следует.

Когда Митя вышел, она быстро сказала:

— Ляля, не ершись, у него большая беда. Прошу тебя, говори с ним по-человечески.

На следующее утро Римма отправилась к Митиной бабушке, та сначала не поняла, что она от нее хочет, потом твердила одно: «Какое твое дело? Не на твои пью», а в заключение потребовала, чтобы Римма принесла ей «махонькую — поправиться надо». Уйдя ни с чем, она побежала к своему советчику — Льву Ивановичу, рассказала ему только часть Митькиных бед — бабушка пьет, необходимо ее забрать в больницу. Он развел руками:

— Это не в моих силах.

Тогда она отправилась в роно, пробилась к заведующему и тут уж выложила все про горькую и стыдную Митькину жизнь. Тот слушал ее, горестно вздыхая, потом сказал:

— Очень трудно устроить, Римма Александровна. Больниц мало, переполнены — столько действительно больных людей, а тут — алкоголичка… Но все-таки попробуем. Пойдемте сейчас к заведующему райздравом, сами ему все расскажите, я, разумеется, поддержу, может быть, он что-нибудь придумает. А мальчика устроим в интернат.

— Не надо, — испугалась Римма, — я его возьму к нам.

— У вас есть где жить? — Заведующий изумленно смотрел на нее.

— Нет… — растерялась Римма и вдруг радостно улыбнулась. — Придумала! Понимаете, сосед по старому дому получил комнату в нашей квартире. Он живет еще на казарменном и, я думаю, разрешит Мите пока ночевать у него, а кормиться Митя будет с нами… Можно, я позвоню?

— Всего-то делов! — ответил Медведев. — Я уж перепугался, не случилось ли чего… Пусть живет до приезда моих, а если я когда и заночую, он мне не помеха.

Бабушку удалось поместить в психиатрическую больницу, Митька перевез на санках свой скудный скарб, и у Щегловых появился новый член семьи: трудный, неспокойный — любой пустяк выводил его из равновесия, он отвык от элементарного порядка, одичал.

И в кружке переезд Мити к ним вызвал осложнения. Дня через два Света Ивановская, подкараулив Римму в коридоре, со слезами пожаловалась, что Митька ее сильно побил.

— Ни с того ни с сего? — удивилась Римма. — На ровном месте?

— Ничего особенного я ему не сказала, — вздернула голову Света.

— А все-таки?

— Сказала, что он втерся к вам, а теперь задается. Это ведь правда.

— Неправда, — сухо ответила Римма. — Я его с трудом уговорила.

— Я столько Митьке помогала, — заплакала Света. — Честно скажу: еле вытащила, а он дерется…

— У меня была замечательная бабушка, — грустно сказала Римма, — она умерла за год до войны. Так вот она мне внушала: «Помогла кому-нибудь, сделала доброе — и забудь. Помни только добро, которое сделали тебе». По-моему, ты должна извиниться перед Митей.

Вечером, по дороге домой, Римма сказала ему:

— Кулаки не лучший аргумент. А бить девочку просто неблагородно. Мне было очень стыдно за тебя. Если Света извинится, извинись тоже.

А вскоре Римму ждала новая неприятность. Рая — первая сплетница в кружке — потащила ее в угол класса и горячо зашептала:

— Рисанночка, знаете, что девчонки говорят? Будто Митькин папа платит вам большие деньги за то, что вы его держите. Я хочу…

— А я хочу, — ровным голосом перебила Римма, — чтобы ты больше сюда не приходила. Никогда.

Все эти огорчения, чувство ответственности за своих ребят, напряженная обстановка дома отвлекали ее от горя. Были минуты, когда она забывала о нем: обстоятельства требовали от нее немедленных решений.

Оставаясь одна, она по-прежнему чувствовала невыносимость своей потери, плакала, но жизнь не давала ей сосредоточиваться на горе. Промыв глаза ледяной водой, она бежала к своим ученикам.

Первая волна сострадания — «несчастные дети» — давно схлынула. Чем ближе она их узнавала, тем больше убеждалась, что они далеко не ангельские души: были и недобрые, и капризные, и обидчивые, и недалекие, и ленивые… Очень разные. И все-таки она их любила. Одних — очень, других — меньше, стараясь не показывать им этого.

Тогда она не знала, что на долгие годы обрекла себя на заботу о своих учениках. Что она постоянно будет кого-то защищать, кого-то призывать к доброте и терпимости, кого-то мирить с родителями, что многие из них будут искать у нее помощи, совета, утешения и навсегда сохранят душевную близость с ней. Что жизнь у нее будет нелегкой, но не пустой.

Наступил сорок пятый год. В Ленинград начали возвращаться эвакуированные учреждения.

Однажды примчалась Лялька и взволнованно выпалила:

— Твой театр вернулся. Афиши видела. Иди скорей.

Римма вздрогнула и надолго замолчала.

«Ну, предположим, меня возьмут, — напряженно размышляла она, — возьмут не потому, что нужна, а из жалости — блокадница, столько перенесла… И конечно, на то же положение — маленькую ставку, а я уже не девчонка — скоро двадцать пять… Они работали, двигались вперед, я отстала… Сумею ли догнать?.. Никогда не блистала, — честно призналась она себе, — были молодость, озорство, сейчас и этого нет… Придется бросить Дом пионеров или свести занятия к минимуму — в театре не знаешь, когда тебя вызовут… Расстаться с большей частью ребят?.. А зачем? Я здесь нужна». И решительно сказала:

— Нет, Ляль, не пойду.

— Почему?! — У Ляльки округлились глаза. — У тебя же талант! Ты так всех изображаешь…

— Это совсем другое. Таланта у меня и нет… — грустно ответила Римма. — Зачем себя обманывать! Если хочешь знать, я чуть не вылетела из института после второго курса… Случайно удержалась — пожалели, наверно… Нет, не пойду, — решительно закончила она.