Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Прокатившись метра два-три, Брыкин останавливался и, протянув раскрытую ладонь, заученно кричал:

— Граждане, дорогие! Братцы-ленинградцы! Не покиньте вашим сердобольным вниманием беспомощного матроса — героя войны. Всю блокаду дрался под Ленинградом, защищал вас и ваших детей...

Догнав пожилого майора, Валентин привязался к нему:

— Помогите пострадавшему брату по оружию. На одних фронтах, может, дрались, Севастополь и Ленинград, кровь балтийская!

Получив рубль, он остановил двух матросов:

— Эй, салака! Подкиньте, братишки, старому моряку опохмелиться. Вас мама еще в детский сад водила за ручку, а мы уже фашистские эсминцы топили в Рижском заливе... товсь ... пли!..

Завидев какую-нибудь старушку, Валентин нагибал голову, быстро и мелко крестился:

— Подайте, мамашенька, православному страдальцу, защитнику России...

Около пожарной части его задержал милиционер, Вертя головой во все стороны, стараясь собрать толпу, Брыкин заорал сорванным голосом:

— Что ты от меня хочешь, раковая шейка? Чего привязываешься к инвалиду войны? Ты вон на двух ногах и то не пошел на завод работать, а околачиваешься в милиции... Товарищи, я фронтовик, трижды раненный, четырежды контуженный... Уберите его от меня, я могу нечаянно поуродовать его...

Из мгновенно собравшейся толпы выступила визгливая старушка, положила в карман Брыкину яблоко:

— Не троньте матросика. Он за нас кровь лил, ноги потерял...

Старуху оттеснил усатый мужчина в выгоревшей добела гимнастерке со значком «Гвардия». Опираясь на два костыля и с трудом подтягивая волочащиеся ноги, он выдвинулся вперед:

— Не суйся, мамаша. Настоящий вояка не унизится до такого... Эта падла, наверно, по пьянке ноги потеряла. Гляньте, граждане, на морду этого сивого защитника!.. Я его, стервеца, еще пару лет назад на барахолке приметил... жена заболела, пришлось мне костюм свой по несчастью продавать. Он на двух ногах выплясывал тогда, сучий сын!

Милиционер повернулся к старушке:

— Правильно, ему — пьяному — ноги отрезало трамваем. Его, мамаша, поместили в Дом инвалидов, начали сапожному делу учить — этим ремеслом можно и без ног заниматься. Не понравилось. Там же работать надо и водки нет. Он и укатил оттуда. А теперь по вагонам, да по улицам попрошайничает на водку. Уже два раза предупреждали. Последний раз и подписку взяли...

Пробивая в толпе дорожку, милиционер погнал Брыкина впереди себя, к отделению милиции:

— Давай, кати, кати, кирюха...

Отвращение, даже ненависть взяли верх над жалостью. Виктор Дмитриевич отвернулся и пошел.

Его тянуло побыть среди людей, пройти по улицам, слиться с толпой. Это был преизбыток радости, какой он давно не ощущал.

На углу он встретился с тетей Феней и Лелей.

— А мы приехали к моей родственнице, — быстро проговорила тетя Феня.

Виктор Дмитриевич обнял ее и шепнул:

— Большое спасибо...

Распрощавшись, тетя Феня взяла под руку все еще бледную, какую-то рассеянную Лелю, повела ее за собой:

— Хорошо, что я не пустила тебя в буфет. Важно, чтобы не ты увела его, а он сам ушел оттуда. Значит, сумел совладать с собой... Пусть, пусть погуляет, подышит свежим воздухом. Теперь нечего беспокоиться...

Расставшись с Лелей и тетей Феней, Виктор Дмитриевич вышел на проспект, неподалеку от дома дяди Коли. После встречи с Брыкиным загорелось желание зайти посмотреть — что делает седая мышь в своей норе?...

Старая дорожка была загорожена. С большим трудом он наконец отыскал тропку к дому дяди Коли.

Совсем осевший и покосившийся, дом оказался зажатым в кольцо новых высоких корпусов. Деловито крутили длинными шеями башенные краны, работали строители, поднимались новые стены. Казалось, гнилой дом дяди Коли сам должен был бы рассыпаться или вдавиться в землю. Но он все еще стоял. Мешал строителям, но стоял, — сгибался, косился, оседал, но со злым упорством держался.

Дверь открыл дядя Коля. Увидев Виктора Дмитриевича прилично одетым, он протер воспаленные, дряблые веки. С пьяным изумлением поохивая и как-то натужно крякая, пригласил его в комнату, откуда доносились пьяные голоса.

За столом сидели буфетчик Яша и скрипач Фатеев. Они встретили гостя преувеличенно радостными возгласами.

— О-хо-хо! Явление Христа народу! — продолжал поохивать дядя Коля, поглаживая свои жиденькие волосы, ставшие уже бело-желтыми. — А мы собирались тебя в поминальник занести.

Вся компания возмутилась, когда Виктор Дмитриевич наотрез отказался выпить: зачем же еще тогда приходить к дяде Коле?

— Ты, мил-человек, кажется, вроде Жоры стал,— то и дело икая, недовольно зашумел дядя Коля. — Встретил я его как-то, Учится, нос кверху. Обозвал меня старой занудой. Сказал, что скоро мой притон закроется, и мне все равно придется идти работать, — беги, дед, пока хоть в сторожа, может, возьмут... Пьяному — я еще б простил ему такие слова. Но ведь трезвый же он сказал это, в полном своем уме...

Яша вскочил из-за стола и, бегая вокруг дяди Коли, загундосил:

— Правильно Жорка сказал. Ты и есть старая зануда! Чем ты живешь? Тем, что мы тебя поим и кормим?

Дядя Коля тоже вскочил. Разгорался пьяный скандал.

— А ты чем, паразит, живешь?—закричал дядя Коля, плюясь. Вытянув палец, он придавил ямку на Яшином подбородке. — Чем ты живешь, спрашиваю? Я хоть людей не обворовываю. А ты? Барыши в буфете на трудовых копейках заколачивал? Выгнали тебя из торговли, ты и пришел ко мне горе свое заливать!

С трудом раскрывая слипающиеся, осовелые глаза, Фатеев выставил кадык и промычал;

— Бросьте ругаться. Выпьем, пока есть.

Он разлил в стаканы водку. Кроме Виктора Дмитриевича, все выпили, морщась и рукавами обтирая мокрые губы.

Присмотревшись к Яше, Виктор Дмитриевич увидел, что весь он какой-то помятый — и рубашка, и пиджак, и лицо. Вообще он производил впечатление человека, помятого жизнью.

— Доходное место потерял! — начал плакаться Яша. — Какой буфет около вокзала! Ленские прииски, а не торговая точка. Десять тысяч стоило получить это место. И как потерял? На недоливе снова попался! Гнусный народ пошел: налей до черты, копейку сдачи — отдай. Если все начнут так требовать... Тогда...

Подхватив последнее слово Яши, Фатеев тоже уныло заскулил:

— Тогда доходным местом сыграют... — вытянув губы, он отбубнил первые такты похоронного марша и взмахнул длинными руками, будто дирижируя большим оркестром. Сцепив потом костлявые пальцы в кулак, он отстучал по столу нервную дробь и подхватил падающий стакан. — В кабаках тоже плохо подавать стали... А читали новость в газетах? Убили! — Он закатил глаза и откинул голову. Снова открыв глаза, зло продолжал: — Комсомолия написала, чтоб директора ресторанов запретили музыкантам брать деньги от посетителей. Если заметят — выгонять сразу, без никаких...