Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Сейчас объявилось много популяризаторов борьбы с алкоголизмом. На эту тему они готовы читать хоть по десять платных лекций в день, хоть каждую неделю стряпать по популярной брошюре, порою даже глубоко не задумываясь над выводами.

Вот один из таких авторов пишет: «Пьяница заслуживает лишь гнева и возмущения советской общественности».

Самый легкий и простой вывод. Но правилен ли он? На первый взгляд — да! А если вдуматься глубоко?

Получается, что наше общество должно только лишь презирать алкоголика. А там, где одно презрение, — там отречение. Гнев и презрение существуют и в капиталистическом обществе. А разве так должно быть у нас?

Мещеряков не собирался становиться на защиту пьяниц. Ежедневно сталкиваясь с ними, он, быть может, как никто другой, видел всю омерзительность и вред пьянства. У нас нет социальной причины пьянства и не может быть никакого оправдания алкоголизму. Но не оправдывать — вовсе не означает вышвырнуть вон из жизни.

А требовать, как этот автор, — значит вычеркнуть из жизни всех злоупотребляющих алкоголем. Зачем же тогда медицина и другие средства? Только ли гнев и презрение должна проявлять советская общественность?

Сама жизнь подсказывала Алексею Тихоновичу примеры Кошелева, Гуйды и многих других. Среди пьяниц есть ценные люди, и они еще могут быть полезны обществу. Одним гневом и презрением дела здесь не решишь! Если уж пропойца стал негодяем — накажи его, отдай под суд! Мещеряков сам был за это. Он не давал возможности искать у медицины защиты от ответственности за свои преступления алкоголикам вроде Подольного. Но если алкоголик может быть еще спасен, так не дай ему стать негодяем! Здесь все должно быть поставлено на ноги — и общественность, и печать, и милиция, и медицина.

Алексей Тихонович пришел к выводу, что перемены в состоянии Новикова связаны именно с тем, что в проявлении неверия в него он почувствовал одно лишь презрение, — пьяницей был, пьяницей и умрешь! Алкоголики часто говорят: «Нам не остановиться и не выйти в люди». Неправда!

В удушливо-тяжелом воздухе уже несколько дней попахивало грозой. Но гроза все никак не могла разразиться, Тучи то расходились, то собирались снова. Ветер разгонял их, но они опять упорно ползли к городу, закрывали солнце.

Утром, на разводке у начальника технической части, Виктор Дмитриевич получил наряд — установить летние наружные сетки на высоких форточках четвертого отделения.

На разводку он пришел в подавленном состоянии. Одолеваемый не оставлявшими его горькими мыслями, он получил наряд, сходил в мастерскую, взял сумку с инструментами.

Около четвертого отделения санитарками была приготовлена высокая лестница. Взбираясь наверх, Виктор Дмитриевич не переставал тягостно думать о своем. Его собственная жизнь после выписки из больницы представилась ему вот таким же подъемом.

Как трудно подниматься! Надо так много физических и душевных сил. Стоит только оглянуться, как тотчас начнешь терять равновесие, и тебя неудержимо потянет вниз, вниз. Только на мгновение потеряй волю, перестань управлять собой — и не удержишься на высоте, непременно упадешь.

Виктор Дмитриевич поднялся по лестнице уже высоко. На какое-то мгновение почувствовал слабость и безотчетный страх. После случая в Доме ленинградской торговли, где он чуть не упал с третьего этажа, у него появилась боязнь высоты.

Глянув сейчас вниз и потеряв волю, он не удержался на высоте. Сами собой ноги соскользнули с перекладины лестницы. Ослабевшие руки разжались, и он — сорвался...

Санитарки, протиравшие в это время наружные стекла, подняли его, помогли дойти до мастерской. Начальник технической части предложил отлежаться, несколько дней отдохнуть:

— Больничного листа не надо. Ты же работал ночами, оборудовал мастерскую. Эти дни засчитаем как отгул.

Вызванный дежурный врач осмотрел Виктора Дмитриевича, но ни переломов, ни вывихов не нашел. Он поддержал начальника технической части, тоже посоветовав отдохнуть.

Оставшись один, Виктор Дмитриевич растер ушибленную ногу, попробовал ходить. Боль была уже незначительная, и он решил не ложиться.

Увеличенная болезненно-возбужденным самолюбием обида не утихала, не давала покоя.

Он прошелся по мастерской. Остановился около удобного просторного верстака с ящиками и полочками над ним. С каким старанием, с какой любовью делалось все это!

«А кому все это надо? — тут же спросил он себя. — Все равно в меня не верят».

Охваченный неуемной злостью на людей, на себя, не зная, что он собирается делать, он переоделся и пошел в город.

Обида и злость подняли желание выпить, — раз говорят, что алкоголиком и умру, так пусть они будут правы!

Он зашел в сберегательную кассу и снял с книжки все пятьсот рублей, накопленные с большим трудом на будущее.

Над городом все плотнее собирались тучи. Воздух тяжелел.

Все мысли затмились давно не поднимавшимся желанием выпить. Будь что будет!.. А что скажут Леля, тетя Феня, Алексей Тихонович, Вадим, Вера Георгиевна, Марина Ивановна, Коля Петров?..

Он прошел мимо попавшегося на пути буфета. Но желание не угасло.

Избегая встречи с кем-нибудь из работников больницы, Виктор Дмитриевич добрался до Финляндского вокзала. Надо уехать подальше от центра. Он взял билет до Удельной, и сам удивился — почему именно туда? Не потому ли, что поблизости оттуда живет дядя Коля, а вся левая сторона Скобелевского проспекта почти сплошь занята ларьками и буфетами?

Выходя на платформу, Виктор Дмитриевич оглянулся. Ему почудились в толпе тетя Феня и Леля. Он еще раз посмотрел вокруг, но уже не увидел их, — ошибся, конечно.

От Удельной Виктор Дмитриевич сразу же свернул на Скобелевский.

А что будет, если дать себе волю и напиться? Из больницы, несомненно, выгонят... И снова тогда на улицу? Снова бесприютные морозные ночи и тяжкая, отупляющая полудрема на чужих чердаках?..

Он прошел мимо двух буфетов. Но легче на душе не стало.

Будь проклят тот день, когда он начал пить! Что бы теперь он ни делал, все равно всю жизнь будут колоть ему глаза. Никуда не сбежишь, не спрячешься от позорного слова. Оно будет идти за тобою следом. И что бы ты ни делал сейчас — не зачтется тебе в заслугу. Все равно ты — алкоголик! Только потому Юдин и посмел обратиться с таким гнусным предложением.

Виктор Дмитриевич нащупал в кармане деньги и, оглянувшись по сторонам — опасаясь, чтобы кто-нибудь не заметил его, — вошел в буфет.

Небо густо почернело. В воздухе уже совсем тревожно запахло грозой...

Подойдя к прилавку, Виктор Дмитриевич быстро, словно боясь передумать, спросил водки.

Продажа водки была здесь запрещена. Но буфетчица — молодая желтоволосая женщина с вытянутым, будто удивленным лицом, на котором двумя темными полосками резко выделялись усики и широкие, густо накрашенные губы, — внимательно оглядев его, кивнула.