Василий Лебедев - Посреди России

— А сам-от! А сам-от! Локоть расшиб!

— Чего локоть! Глаз черной! Как глаз-то не вышиб своим мотоциклом!

— То не мотоциклом, — вставил в женский разговор свое слово Никола, забежавший за сигаретами. — То кулаком.

— А можа, мотоциклом!

— Не-е! Синяк в глыбине глазу, у переносицы, мотоциклом туда не достать никак!

— Знамо дело, кулаком!

— Дадено, дадено!

Сашка слышал этот пересуд, хотелось убежать от него поскорей, но он вымотался и еле шел.

Он знал, что идти к кирпичному дому мало радости, и потому свернул у пепелища к сараю. Там поставил разбитый мотоцикл к стене — к той, где был поросячий закут, и хотел незаметно пробраться на зады, за бурьян, подальше ото всех, чтобы где-нибудь там лечь, забыться или обдумать свою незадавшуюся жизнь — ни дома, в деревне, ни здесь — и, быть может, решиться на что-то важное…

Он так и сделал бы, но заметил за обгорелой трубой чью-то шапку. Легкие облачка пепла вспыхивали над ней и по сторонам.

— Петька!

Мальчишка, черный, как соседский кот, копался в пепле.

Петька приподнялся, посмотрел на Сашку и захлюпал носом.

— Иди-кося, сынок, я тебя в ручье помою!

— Ща! — ответил парнишка, но не шел. Он почесал в раздумье голую черную ногу, всхлипнул еще горше и принялся еще быстрей, торопливо, пока не увел его Сашка, раскидывать золу.

Он искал свой красный паровоз.

Дорога из гостей — дорога скучная.

Иван Егорыч словом не обмолвился с родным сыном, пока они битый час тряслись в утреннем автобусе. Да и как тут говорить, когда кругом люди, это не то что бывало вот на такой же зимней дорожке да на лошадке! Лег, веселенький, бочком в сенцо душистое, зажмурился до дома и вспоминай, чем поили-кормили, кто чем хвастал, а лошадь сама дойдет… А сейчас еще и думы про оставленное хозяйство занимали его: как-то там соседка управлялась эти дни? Ничего такого произойти не должно, но кто его знает…

Сын, Петька, тоже был угрюм. Вчера они поссорились с дочкиным мужем, с хозяином дома, растопырились из-за какого-то кино про сыщиков — дерьма-то! — и хоть водой разливай. Хозяин сказал, что все это враки и что все сыщики, даже те, что с собаками, толком не умеют работать, только хлеб переводят, а собаки их — тоже им чета — лишь углы мочат. Петьке такое не занравилось. Петька — курсант милицейской школы, спит и видит себя только сыщиком, ну и обозвал своего шурина дураком.

Скандал вспыхнул разом. Шурин Петьку за грудки да под себя, а тот снизу кричит: я ведь прием применить могу!.. Родня называется. Мать осталась там мир наводить, а они убрались пораньше.

На подходе к дому Иван Егорыч сказал сыну:

— Я завтра в город с картошкой — есть договоренность насчет машины, а ты тут подомовничай денек-другой. — Он глянул вперед и крякнул: — Вон Александра бежит, обрадовалась, что приехали, будто умаялась.

Но соседка бежала с другим.

— Иван! — вытаращила она глазищи и схватилась за щеки. — Ведь у вас нынче воры были в дому! Прихожу утром…

Иван Егорыч нахмурился, отстранил соседку и прибавил шагу.

Замок был не тронут. На дворе висело кое-какое бельишко, оставленное на веревке, и, замерзшее, колотилось на ветру. Вошли в сени — ничего подозрительного. Отворили дверь в дом, и сразу понесло улицей. Иван Егорыч прошел к печке, и все стало ясно: оба стекла в летней и зимней раме были высажены. По огороду — от полевой стороны до окошка ломился кривой след по сугробам. Всюду валялись стекла — на столе, на плите, хрустели на полу. Кухонный шкап был открыт. На полу, на радость мышам, валялись макароны, крупа, сухари. Пока ничего пропавшего не было. Он прошел за перегородку, перебрал одежду в шкапу — все на месте. Обошел весь дом и понемногу успокоился: унесли только бутылку водки. В голове никак не укладывалось, почему земля носит таких дураков — из-за бутылки водки вломиться в дом… Он стал задумчиво сметать стекла со стола на пол.

— Стой! — рявкнул Петька и оттолкнул батьку от стола, как от заминированного поля. — Ты с ума сошел!

— Чего такое? — растерялся отец.

— Следы сметаешь? Чего, чего…

И уже тише Петька проворчал что-то обидное, похожее на «неуча» или вроде этого.

— Ничего не трогай! — резко повернулся Петька, так, будто крикнул: «руки вверх!»

Он кинулся в правление вызывать следователя, а отец принес из сарая мешки, спустился в подвал и стал набирать картошку.

Слухи прошли, что у эстонцев нынче неурожай и картошка на рынке в хорошей цене.

Петька вернулся не скоро. Иван Егорыч уже набрал пять мешков картошки, средней, чистой, ходовой.

— Петька! Плиту затопи, картошки скотине надо варить!

— Нельзя тут топтаться! — с сердцем отозвался сын.

— Завертит-твою-в-дугу-деда-мать с твоим следователем! — выложился Иван Егорыч в подполье.

— Не матерись! — увещевал сын сверху. — Есть вареной полчугуна. И хлеб есть.

Иван Егорыч вылез. Сам приготовил пойло корове, надавил картошки курам. Понес.

— Хоть печку в той половине затопи, сдохнем, как тараканы в крещенье! — это крикнул уже от порога.

Петька затопил круглую печку в другой, чистой половине избы, а сам все посматривал на дорогу — не идет ли следователь.

— Жди его! Только ему и дела, что по нашим окошкам елозить! — съязвил Иван Егорыч. Он снова полез в подвал добирать картошку.

Следователь Дубинин нагрянул в деревню скоро. Это был уже не мальчишка — давно за тридцать. Держался с достоинством. Он, оказывается, уже зашел в главную службу деревенской информации — в магазин и узнал, что у Ашахминых всю ночь гудели городские гуляки, дружки. От медсестры узнал, что младшего Ашахмина порезали ножом. Несильно. Ни медсестре, ни следователю парень так и не сказал, кто порезал. Дубинин побился с ним и отстал. Он твердо решил, что этот парень — щуплый, в очках с сильными линзами — не мог вломиться в дом. Возможно, считал следователь, его и порезали за то, что он струсил и не пошел. Не перекрещивается ли тут одна из тропок, которая приведет к многочисленным дачным кражам? Этот вопрос заставил Дубинина отнестись к делу самым серьезным образом.

Иван Егорыч видел, как Дубинин и его сын сплелись языками. Это ему понравилось: авось из Петьки толк будет.

Знатоки шли по следу — от дороги, через поле по дуге и к дому. На доске завалины обнаружили четкий след. Дубинин измерил его. Записал: сорок второй размер. Обувь — валенок с резиновым накатом. В снегу около угла дома нашли брошенный или потерянный в темноте топор, которым крушили окошко.

— Тэ-эк! Это уже — кое-что! — потирал руки Петька.

Тщательно осмотрели осколки стекол. На одном, вывалившемся наружу, осталось бурое пятнышко.

— Лапу порезал, гад! — тотчас догадался Петька.