Василий Лебедев - Посреди России

— Возможно, — согласно клюнул Дубинин в Петькино плечо лбом. — Даже точно — кровь!

Иван Егорыч после таких исследований не решился ни убирать осколки, ни застеклять окошко, он лишь занавесил его половиком и скучно слонялся с улицы в дом. Порой он слышал разговоры за дверью:

— Нет. Нынче не те времена, коллега, — не придешь и за шиворот без доказательства не возьмешь. Законность…

Прежде чем пойти по деревне в поиск, они пригласили соседку Александру и предложили ей подписать акт тоже.

В ближайших домах показывали топор, но никто из мужиков топора не признал и не указал, чей он. У каждого была в голове одна опаска: назовешь, чей, да ошибешься — греха не замолить. Опять же таких топоров по деревне… В правленье вызвали трех разгильдяев, из молодых. Допросили. Ребята держались спокойно. Вину отрицали убедительно. В обед перехватили одного летуна средних лет. В его трудовой книжке некуда ставить клейма уже в третий вкладыш. Петька подумал на него, но тот всю ночь проиграл в карты в избе пенсионера Краснова на виду у хозяев и дружков.

Следователь потоптался еще у магазина, наказал Петьке посматривать и послушивать, а в понедельник, сразу после выходного, обещал заехать.

Петька, преисполненный забот, вошел в магазин, встал у прилавка и проверял руки всех мужиков — искал порез, но безуспешно: руки трактористов были избиты железом да те и подносили Петьке чаще всего кулаки. Петька сердился, но продолжал проверку, пока Иван Егорыч не пришел в магазин и не окликнул:

— Кончай народ смешить, пойдем грузиться: машина пришла!

Из города Иван Егорыч вернулся в понедельник после полудня. Торговля была неважная: и с картошкой наехало много, и цена не та… В воскресенье, уже под самый вечер, пустил свой товар за бесценок, чтобы не оставаться на третий день. Деньги и считать не стал — рад, что закончил. Перед закрытием магазинов успел купить кое-что по хозяйству — и на вокзал.

Настроение дома и вовсе упало. Прямо от порога почуял нетопленную печку. Это который же день? Стены сырью взялись в прихожей. Заглянул на кухню — так и есть: окошко только занавешено, стекла не убраны, а жена, в платке и в полушубке, на теплую половину кивает: там сидят…

Иван Егорыч решительно отворил дверь в другую половину дома.

За столом сидел Дубинин, курил и толковал Петьке:

— …Поэтому далеко не каждая презумпция оправдывается в конце дела.

— Презумпция… — дико хмурясь, произнес Петька, стараясь не обращать внимания на отца. Он даже постучал ногтем по топорищу топора, лежавшего на столе, будто это и была как раз та самая презумпция.

— Доброго здоровья! — поздоровался Иван Егорыч.

Следователь повернулся на стуле, выпустил облако дыма и кивнул в ответ.

— Стекла-то, может, пора убрать? — скрывая сердитость, спросил Иван Егорыч. — Да и рамы остеклить пора бы.

— Можно убрать, конечно, — покладисто ответил Дубинин.

— А можно и подождать! — резко сказал Петька.

— Чего ждать? Не лето красное! — повысил голос Иван Егорыч. — Нашли вора-то? А? И трезубция ваша не помогла?

— Больно ты ловкий — «нашли»!

— В трезубцию мать!.. Пошли! А ну, пошли, говорю, за мной!

Он сграбастал со стола топор и шарахнулся наружу, оставляя все двери за собой нараспашку. На улице не остановился, лишь призамедлил шаг, чтобы успели догнать его. Дубинин почувствовал, что мужик что-то знает, и поспешил следом, но опасался, как бы истец не испортил дело. Правда, ни конца, ни даже ниточки этого дела не было видно.

— Батя, ты чего? — недоумевал Петька.

— За мной, говорю!

Иван Егорыч неожиданно свернул влево, прямо в калитку тракториста Шумахина.

— Точно! — страстно шепнул Петька в самое ухо Дубинина, уважительно приотставая на полшага.

Петька вспомнил, что отец недели две назад шугнул этого воришку от сарая. Дело было ночью. Шумахин считался дрянным человечишком, особенно после того как вернулся из тюрьмы за драку с родным отцом. До тюрьмы и после он не раз был замечен в мелких и грязных делишках: то молодую яблоню выроет у соседа, то чужую лопату у него найдут, а из совхоза тащил день и ночь все, что под руку попадало.

«Вот дурак! И как я-то сразу не догадался!» — досадовал Петька, а Дубинину шепнул:

— Доставайте бумагу, сейчас актик накатаем!

Иван Егорыч в дом Шумахиных не пошел — не хотел пачкаться. Он громыхнул кулаком по раме, потом требовательно заколотил топорищем по обшивке стены. В полузамерзшем окошке на миг показалось лицо самого Шумахина и тотчас исчезло. На крыльцо выскочила его жена — его первая оборона, грязноязыкая, матерщинница. Увидев гостей, она растерялась на миг, поняла, видать, что пришли не за хорошим. Правда, по хорошим делам к ним никто не приходил, все держались от них подальше.

— А ну, зови своего!

— Чего такое?

— Зови, говорю! — притопнул Иван Егорыч.

Сам Шумахин стоял, видимо, на крыльце, притаившись. Вышел из-за угла, криво улыбаясь и настороженно растягивая слова, произнес:

— Здравствуй, Егорыч! Ты чего это?

— Скажу чего, воровская морда!

— Да ты что, Егорыч! — в голосе едва чувствовалась обида, но за собой он столько имел грехов, что не мог так вот, сразу, разыграть обиженного. — Ты что, сосед? Да это не я к тебе…

— Уже знаешь, что ко мне, да? Смотри, ворюга! — Иван Егорыч приблизился к нему и постучал топорищем в тощую грудь Шумахина. — Я все знаю! Ты, как волк на острову, — один. Где чего пропадет — ты взял! Вот тебе и не с руки такое, вот ты и подбиваешь молокососов, чтобы и они приворовывали, дабы тебе было на кого кивать! Молчи! Ко мне забрались — по твоему нашепту!

— Да ему ничего…

— Ага! Знает, кому! — тотчас крикнул Петька. — Выдал себя и вора! Давайте акт! А ну, говори…

— Тихо! Не лезь! Я сам знаю, кто был… А тебе, ворюга, недолго осталось! Смотри: последнюю башку на плечах носишь!

Иван Егорыч так же неожиданно повернулся и вышел за калитку. Дубинин и Петька поторопились за ним, озадаченные.

Прошли больше полдеревни, но пыл у предводителя не угас. Он шел все так же напористо, горбатился и гнул свою широколобую голову книзу, будто готовился к тяжкому столкновению.

Если Шумахин был дома потому, что поломал трактор, то Ашахмин («И фамилии-то похожи!» — подумалось Петьке) вечно торчал дома, как вышел на пенсию. В тот момент, когда следопыты подошли к дому, хозяин шел из-под навеса с охапкой дров.

— Ко мне, что ли?

— К теще на блины! — надвинулся на него Иван Егорыч.

— Ну заходите, коль на блины.

— Нам и тут хорошо, вон на козлы присядем.

Ашахмин вышел сразу. Прокашлялся для храбрости, поправил сморщенную шапчонку и медленно спустился по ступеням, отряхивая рукава и полы фуфайки. Лицо его, в морщинах, задубелое, было темнее глаз, в которых почему-то — ни страха, ни опасенья, ни даже любопытства.