Василий Лебедев - Посреди России

Вот уж который год он изводил себя мыслью о том, что не кончится добром, коль народ костенеет душой и даже в разъединственный день в году не идет поклониться родным костям. Ведь никто в церковь не гонит, денег не требует, всего и дела-то — прийти на родную могилу, покаяться в худых делах, посветить душой за хорошее, подумать на досуге, как жить дальше. Тут же, над холмиком, вызвать в очерствевшей памяти светлые дни, авось и в грядущие поверится. Так нет, забывается доброе-то. Вот хоть бы и сына спросить: как же ты живешь на белом свете? Коль ты не идешь на материнскую могилу, ведь и к тебе не придут! А коль к тебе не придут — зачем жил? Жил-то зачем? Для мотоциклетки своей али для фасону?

Волна уже раза два лизнула ему колено, а Васька давно сидел на сырой банке. Ничего не поделаешь — вышли на простор.

Васька хоть и в мокрых штанах, но был доволен и серьезен. Хороший парень растет, думал Ерофеич, а пойдет ли на батькину могилу — неизвестно… Он поершил сердце, хотел посердиться и на парнишку, но неожиданно подумал: чем же они виноваты? Раньше, бывало, людей семейно хоронили, а теперь, в городах-то, куда чиновник пальцем ткнет — туда и ложат. Иная семья по семи местам разбросана, как же тут быть? Непорядок это. Не хотят думать ни о живых, ни о мертвых, ни о родителях, ни о себе: продудить до пенсии — и в ямку. Вот и родись… И чем глубже Ерофеич точил себя этими мыслями, тем теплей ему думалось о своей жизни, о том, что вот он, незаметно для себя состарившийся человек, едет на могилу к жене, пусть не близко, но едет, как когда-то ехал заголубливать и сватать…

Верно говорится: судьбу не выберешь. Приглянулась ему Ольга из далекой, другобережной деревни — колом не выбить. Перед войной, уж немолоденький был, армию отслужил, понимал, что Ольга не такая уж и красавица, под боком и получше были, а вот заколодило на ней. Парни в Рядках почуяли, что уведет рыбак девку, и однажды едва в озеро не скинули. Устоял тогда. С губами расквашенными домой приплелся, а не побежал. Потом повадился на лодке девку сманивать. Парни опять пронюхали. С берега его не достать, так они применились по нему из ружья. Картечью, чтобы дальше брала. И все у рядковских шло справно, пока Ольга в раздумьях пребывала, а как не выдержало девкино сердечко, как спустилась раз к камышам — улетела пташка. Посадил ее Ерофеич на корму, ударил веслами — прощай, Рядки! Безумство, конечно, такую даль на веслах, целых пять часов да еще по шальному озеру, но разве в заветный час разум допускают люди. А рядковские погоню учинили. На двух лодках. Сначала горячо взялись, а потом отставать начали да и вовсе вернулись. Потом, уж после свадьбы, ходило промеж людей, что-де в тот раз у рядковских лодки текли, иначе бы Серега Емельянов не отстал, он в женихах ходил у Ольги… Что за время — молодость! Сейчас что ни вспомнится Ерофеичу — все любо, все бы вернул, все бы заново перестрадал, только бы вышла нынче Ольга, как прежде, выбежала бы на его песню. И под картечью рядковских постоял бы, как под градом, — что эта картечь после войны! — и всех бы заново перевидал и перелюбил, никого бы не обидел…

— Дедко Иван! Куда?

Васька растерянно смотрел на него, держа одной рукой ручку газа, а другой ковшом воду выплескивал. Глянул Ерофеич вокруг — ни берегов, ни доброго солнышка. Облачность набежала. Сначала в вышине позадернуло солнце, а потом низом потянуло, от этой всего жди, а главное — волна. Все озеро вскоробило еще при выходе из поселка, а теперь раскачало угрюмую, широкоспинную — на каждом скате лодка целиком встанет. Если такая начнет гребни закручивать — мало будет хорошего, а до этого осталось балла два. До Рядков — больше часу, да и где они Рядки?

Ерофеич въелся глазами в горизонт, а ухом, щекой улавливал затертый облаками клубок солнца. Подал знак рукой — правее. Еще посмотрел — левее. Тут же снова приказал чуть левее взять и лишь потом кивнул, но не оторвался от горизонта, будто высматривал в волнах свою старую, мозолистую тропу.

— Солнышко-то на правом плече держи! — крикнул Васька.

— Не видать!

— А ты угадывай!

Лодку качало сильно, и мотор, теряя режим, работал неровно, гудел на разных нотах, как подбитый немецкий самолет, и завывал особенно пронзительно, когда подымало корму и обнажался винт. Раза два Ваське окачивало левый бок, но парень держался, хотя и побелел щеками. Под кормой лежал небольшой круг. Ерофеич показал пальцем на него — надень, мол, на всякий случай!

Васька отрицательно замотал головой. Он нахмурился еще больше, будто сердясь за этот оскорбительный жест, а сам то и дело косился на свое плечо, сверяя его положение с солнечным пятном, угаданным в облаках. После каждого обвала воды в лодку он бледнел, ярче означался веснушчатый накрап на лице, но он не терялся и тотчас выкачивал воду ковшом. Старик не мог ему помогать, потому что легкая лодка, осевшая кормой под тяжестью мотора, утягивала воду к ногам Васьки, а перемещаться туда второму было опасно.

— Дедко Иван! — громко сквозь гул мотора выкрикнул Васька и радостно указал ковшом вперед.

Старик долго смотрел в ту сторону, поднял руку и дважды двинул кистью вправо. Теперь прямо по курсу виднелась синяя полоса земли, придавленная небом к серой, в бурунах воде.

— Рядки! — радостно крикнул опять Васька.

Старик улыбнулся через плечо, шевельнул ладонью бороду и не удержался — потрогал гармошку.

К рядковскому плесу подлетели в пене прибрежной волны. На берегу еще издали заметили лодку. Люди — их было обидно мало — останавливались, смотрели из-под ладоней, и никто не ошибался в предположениях, все знали — это Ерофеич. Видели, что он сидит на носу с гармошкой, но мотор приглушал ее да и волна шипела о гальку, но когда Васька заглушил мотор метрах в ста от прибоя и лодка заскользила по инерции, гася скорость, все услышали знакомую песню:

— На вот, держи! — достал Ерофеич рубль и подал Ваське. — Сбегай в магазин, купи, чего послаще, а лодку из виду не упускай, озорников-то и тут хватает.

Некрутой, но затяжной подъем год от года все трудней давался Ерофеичу. Было время — гармошка на груди, песня в горле — и без остановки всходил от самой лодки до верха, а тут вдруг одышка и присесть тянет. Но нельзя Ерофеичу форс убавлять — позор разудалому рыбаку! Много ли таких ныне, что невест вырывают? Поди-ко поищи… Одолел коварный берег, пора гармошку расстегивать, а он копается в мехах — передышку незаметно устроил. Поглядывает исподлобья. Вот прутся к озеру дачницы с тазами. На другом конце Рядков женщины платками пестрят — пошли за деревню, прямо на деревянный шпиль, что торчал меж берез. А поблизости молодежь — руки, как плети, куда деть, не знают, вот и поталкиваются. Кому рук не хватает — ногами пинают друг друга, ум вколачивают не в то место… А так хорошие с виду ребята, здоровые, упитанные, вот только ругаются нехорошо…