Василий Лебедев - Посреди России

— Чего — это?

— А душу свою. Чего мне с ней делать, когда она у меня как осина обглоданная?

Василий сощурился куда-то вдаль, за пепелище, и тихо ответил:

— Не, Геха, нет у тебя другого хода, как дело делать.

— Чего делать-то?

— Чего другие. Вот ты хмыкаешь, а я тебе правильно говорю: займешься делом — все худое с души вон. Все пройдет. Все позабудется. Ты думаешь, что ты первый и ты последний в этом перепутье? Не-ет… Я вон с войны пришел, а Катюха моя, из Богородицкого, замужем за хромым артиллеристом… Ничего. Отболит…

Василий говорил спокойно, с какой-то мудрой осторожностью, будто открыл Генке серьезную, загнанную вглубь болезнь. Чувствовал это и Генка и, понимая всю правоту приятеля, как больной упирался, капризничал, стоял на своем.

— Отболит! Не отболит, а выболит — дыра будет на том месте, и больше ничего.

— Может, и будет — на то и жизнь, только от себя зависит, чем ты эту дыру заложишь, вот… Не, займись делом, Геха: завертишься в работе — рассосет. Жить начинай — у тебя дом.

— Дом! А если он мне поперек дороги стоит?

— Дом всегда для человека делается.

— Ну, а если он меня вяжет по рукам и ногам? Молчишь… Так вот я и хочу отрубить эту пуповину. Это ты сидишь тут и думаешь, что твоя труба в центре мира торчит, а ведь мир-то вон он какой! — Генка повел рукой по небосводу за прудом. — Я-то уж знаю. Потому уеду я, пока душа просит, а то закисну, как ты, — пропала головушка, ничего не увижу…

— Экой паутиной опутали тебя чужие-то края! А чего там смотреть? Чего искать? Дедко твой искал, а нашел?

— Я найду. Видывал, как люди живут.

— Ну и поезжай подобру-поздорову, без пожара и тюрьмы…

— Дай мне рублей восемьсот — уеду, — протянул Генка ладонь. — Чего головой качаешь? Разве это много для устройства жизни-то человеческой? То-то! А где мне их взять? Кто меня примет на стороне без шапки-то?

Василий молчал. Генка почувствовал, что убедил приятеля, но не остановился на этом и, подстегнутый все тем же мальчишеским стремлением к превосходству в мужестве и для испытания Василия, спросил:

— Ну, так сегодня сделаешь?..

— Не, Геха, у меня семья…

— Да, это тоже верно, — уже без занозы в голосе согласился Генка и как-то сразу изменил свою наигранно-горделивую позу — склонил голову, обмяк. Он отошел от Василия, заложив руки в карманы, постоял молча, чем-то похожий на отсыпанный мешок ржи.

Василий не принимался за громоотвод. Тоже стоял молча.

— Ладно, — сказал Генка, шевельнув в сторону Василия носком левого сапога. — Живи спокойно, а я и сам разберусь.

Он побрел к своему дому, наискось, через грязную дорогу.

«Надо поесть купить», — пришла ему в голову житейская мысль.

Генка вынул пробой, вошел на мост. Солома была кем-то убрана. Подивился. Вошел в дом — полы выметены, кровать прибрана. «Что за чудо?» — изумился он, но не хватало сил на размышления. Он снял пиджак и прилег на взбитую мягкую постель.

«А ведь это Кило-С-Ботинками приходила. Через двор пробралась, — мелькнуло в голове. — Это она…»

Он вспомнил ее счастливое, ставшее сразу красивым лицо, когда она уходила от него в то утро.

В сумерках разбудила его Нюрка Окатова, принесла молока.

— Хватит спать, весь век свой проспишь! Шел бы к нам на телевизор! Я на стол молоко-то поставила, слышишь?

— Слышу. Спасибо. Я заплачу.

— Ладно. Ты лучше скажи, что делать надумал?

— Не знаю…

— До лысины дожил и не знаешь? Бери вон трактор, новый пришел, да работай. Председатель-то хотел тебя просить да не знает, как подойти. У него беда с трактористами-то. Из всех деревень пятерых забирают, а еще не отсеялись. Да и нам усадьбы не вспаханы, сегодня только половина справилась, вот бабы и говорили Вальке-бригадирше: сходи к Генке, попроси.

— А она? — поинтересовался он.

— Тоже боится, а может, гордость ломать не хочет: ведь все видели, как ты ее с телеги смахнул.

— Было дело…

— Ну, так ждать тебя на тракторе?

— Не знаю…

На крыльце стукнула дверь. Шаги по мосту. Потом кто-то постучал. Нюрка толкнула дверь и чуть не сбила с ног Кило-С-Ботинками.

— Никак Тонька? — удивилась она.

— Чего это вы в потемках-то? — подозрительно спросила Тонька, когда захлопнула дверь.

— Милуемся! — заиграла Нюрка и хлопнула себя по бедрам.

— Я вот тебе помилуюсь! — Тонька прошла к столу, поставила что-то, потом еще положила какой-то сверток — шаркнула газетой. — А это чего такое? Молоко? Ну-кося, забирай его!

— А ты чего это расходилась тут? — возмутилась Нюрка, догадываясь, впрочем, кое о чем, но все же решила испытать судьбу дальше и притворила на всякий случай дверь. — Ты чего орешь на меня, я ведь не матка твоя!

— Я сказала — забирай молоко! — грозно топнула Тонька ножонкой.

Генка приподнял голову, еще не зная, как отнестись к Тонькиному приходу.

Нюрка уже поняла, особенно по Генкиному молчанию, что все у них с Тонькой на мази, и решила испытать до конца:

— Если будешь орать — зажму тебя, как блоху, и не пикнешь. Кило ты с ботинками!

— Ух-х! — взвизгнула Тонька и схватила кринку с Нюркиным молоком.

Генка вскочил с постели, но мимо него белым языком пролетела стеклянная кринка с молоком и вдребезги разбилась о дверь: успела Нюрка выскочить за порог. Теперь ей все было ясно. Она была довольна.

— А ну отсюда! — крикнул Генка на желтевшее у стола пятно. Он шагнул к стене, чтобы зажечь свет, но рука не могла сразу поймать сбитый выключатель, болтавшийся на проводе. Он сразу остыл, вспомнив позапрошлую ночь, взял выключатель двумя руками и зажег свет.

Тонька решительно шагнула к нему.

— Женись на мне!

— Чего?

— Все равно пропадешь! — продолжала она взволнованно, не обратив внимания на «чего». — Кому ты нужен без зубов, плешивый? Никому! А у нас с тобой все хорошо будет. Все. Садись-ка к столу, пусть сегодня будет праздник.

Генка смотрел мимо Тоньки, мимо стола и ничего не видел, кроме стены, серой, как вечерний туман. Он и сам чувствовал, что заблудился в этом тумане, и шагнул было, словно хотел выйти из какой-то сырой низины.

— Стой! Не шевелись! Я стекла уберу!

Генка очнулся от этого окрика. Его остановившиеся, мертвенно остекленевшие глаза ожили, они вдруг увидели конкретную точку, на которую сразу направилось его сознание, — желтую кофту.

— А ну чеши отсюда! — рявкнул он. — Вон!

— Гена, милый… — съежилась Тонька. Она поняла, что не нужно было так приступать к нему сразу, да она и не хотела так, но Нюрка взвинтила ее, и вот… — Гена! Гена!.. Не сердись ты на меня, дуру. Это ведь я с ума схожу…

— Уходи!

— Ой, Гена, не гони меня! Не гони, милый, не гони! Хоть поколоти, только не гони. Я ведь к тебе с добром… — заплакала Тонька. — Я к тебе со всем сердцем, ты только посмотри на меня… Я всегда так к тебе… Не сердись на меня… Ты скажи, если тебе чего надо…