Иван Уксусов - Голодная степь

Нариман Абдулахатович замолчал, только когда от кустов подошел Роман, вытирая мокрую бороду темной тряпицей.

И снова машина, полускрываясь в облаке золотистой пыли, неслась и неслась между полей, с великой щедростью осыпанных снегоподобными цветами. Грузовичок болезненно дребезжал железными частями износившегося брюха, расхлюстанными бортами.

На крутом повороте Горбушин увидел картину, навсегда оставшуюся в его памяти. Шлейф пыли тянулся за машиной километра на полтора-два и, чем выше поднимался в небо, тем причудливее казался громоздящимися одна на другую белоснежно-золотыми волнами и горами… Красивая и зловещая картина! Говорят, когда тут бывают пылевые бури, то пыли столько носится в воздухе, что нельзя определить положение солнца.

Рип опять сидела, полуотвернувшись от Горбушина, и он все ждал, когда она изменит позу, хотя понимал, что при такой езде им не до разговора. Роман, спокойный, медлительный в движениях Роман, был выдающимся лихачом. Как гнал грузовичок в ту ужасную ночь, то в темноте, то обливаемый потоками света, точно так мчался он и теперь, в спокойный яркий полдень.

Он всю Отечественную войну отслужил на колесах. Привел израненный свой бензовоз в Берлин, в День Победы поставил его поперек дороги на какой-то улице, лег перед ним и запел цыганскую песню. Он пел долго и плакал. За войну он два раза был ранен, два раза контужен, его облило бензином с головы до мог. Солдат, обильно пролитой кровью заслуживший право гордиться своим фронтовым прошлым, он гордился им. Вот только самогонка-кишмишовка, которую он варил сам, портила ему жизнь…

Из-за пьянства Романа ушла от него жена с двумя детьми в неизвестном направлении…

По вот наконец машина с проселочной дороги вбежала на поселковую, и хвост пыли отвалился от нее сразу, как будто кто-то топором отрубил его. Роман уменьшил ход. Рип с чувством облегчения сняла руку с борта и выпрямилась, приняв положение, которого ждал Горбушин.

— Взгляните на эти золотящиеся в высоте каскады, пока они на виду у нас, — заговорил он. — Вы когда-нибудь наблюдали такое?

— Пылевые бури я видела.

— Вы хорошо держались на поле со сборщицами, еще лучше на полевом стане. Раис встретил вас орлом, проводил мокрой курицей. И, честно говоря, вы удивили меня своей прямотой и твердостью.

— Не хотите ли вы сказать, что этих качеств не хватает кое-кому другому? — помолчав, спросила Рип.

— Не кое-кому, их многим не хватает, — засмеялся Горбушин. — Это вы катите бочку на меня!

— Очень мне нужно…

— Знаете, я однажды заметил… Если женщина собирается мужчине насолить, то можно быть уверенным, что она пересолит.

— Богатый же у вас опыт, — саркастически улыбнулась Рип.

— Это не из личного опыта… Это я вычитал в книге, пс помню в какой…

Кончить фразу Горбушин не успел. Роман остановил машину, подкатившую к воротам хлопкозавода.

Первым соскочив на землю, он поднял руки, чтобы помочь девушке сойти, но она непримиримо сказала:

— Отойдите!..

Одинокая и страдающая, Рудена терпеливо ждала удобного случая вернуться к тому разговору, который никак не могла признать законченным. Вооружившись новыми аргументами, она рвалась в бой.

Да, теперь-то она уже не допустит непродуманных слов. Она скажет просто и ясно, что любит его, а не дачу, пусть дача пропадает пропадом. Она обиделась на грубость, она вспылила, и вот результат — не поняв друг друга, они расстались.

Но не все у нее получилось тогда неудачно; она рада своей находчивости: «Ты скоро будешь отцом…» Пусть верит. Это поможет ей наладить отношения.

Надежды на примирение чередовались у нее с чувством тоски и безнадежности. Несколько ночей она почти не спала. Лицо осунулось, побледнело, под глазами появились круги. Но при этом она испытывала и странное удовлетворение от своих страданий.

Случай заговорить с Горбушиным выпал на другой день после его поездки с Рахимбаевым в колхоз. Утром должна была начаться подвозка дизелей и генераторов — событие, беспокоившее всю администрацию. Не два дня, как предполагал Горбушин, а полных три пришлось пришабривать параллели, очень уж грубо они были отлиты, и вот в это утро, когда, закончив работу к одиннадцати часам, стали готовиться к приемке машин, Рудена сказала Горбушину тоном деловой озабоченности:

— Ну, теперь смотреть и смотреть, когда Мурат потянет трактором ящики с дизелями и генераторами, не повалил бы какой из них набок. Думать боюсь, что придется просить Николая Дмитриевича срочно высылать самолетом детали… А ведь придется, если Мурат скантует ящик.

Горбушин обрадовался, однако ничем не показал этого: сколько дней молчала! Пора из мира личных обид возвращаться к работе. Ему тоже нелегко, но ведь он работает.

— Смотреть надо всем. Джабаров еще вчера высказывал опасения: Мурат не тракторист, служил мотористом на море, всего и делов. Ящики высокие, узкие, тяжелые, тянуть их придется но неровному, не заасфальтированному еще двору. Ступай, Рудена, к дизелям, Мурат и Рахимбаев уже там. А мы — я, Шакир, Акрам и Гаяс — прикатим, пока они там готовятся, два верстака из главного корпуса да закрепим на них тиски.

— Один верстак с тисками давайте в мою сторону, не стану же я отсюда ходить к той стене!

— Я так и собирался сделать. Трое-четверо на одной стороне, трое-четверо на другой. Ну, иди, пожалуйста, туда — может, подскажешь там что на месте.

Рудена чутко ловила малейшие изменения его интонации, так хотелось поверить надежде, успокоить себя. Однако ни тепла в голосе, ни ласки во взгляде она не заметила, с ней говорил чужой, совсем чужой человек. Л надежда все-таки не оставляла ее… Начало хорошее, от разговора о работе они скоро перейдут к главному — выяснят отношения, и все наладится.

— И потом… — тяжело вздохнула она, будто силы оставляли ее, — с сегодняшнего дня я тоже начинаю работать по двенадцать часов.

У Горбушина от недоумения брови поднялись, он посмотрел на нее, готовый сказать, что этого не нужно делать, ей же нельзя теперь много работать, но ничего не сказал.

— Так я пойду! — задрожал обидой голос Рудены.

Он взглянул ей вслед, внезапно пораженный мыслью: вчера ему хотелось, чтобы Рип говорила с ним, она же отвечала ему с трудом, принуждая себя к каждому слову; сегодня Рудене хотелось говорить с ним, а он еле шевелил губами, смотрел с тоской вслед удалявшимся слесарям и спрашивал себя, скоро ли она оставит его в покое. Вот ведь как получается…

Прикатив в машинный зал на деревянных катках тяжелые, обитые листовым железом верстаки с тисками, слесари и Горбушин поспешили на заводской двор к машинам. Горбушин не впервые подходил к знакомым ленинградским ящикам с крупной черной надписью на каждом: «Дизель! Не кантовать!» У машин в это время работали под командой Рахимбаева люди Файзулина. Они одним концом стального троса обматывали ящик с машиной, другой конец подводили к трактору. За рулем сидел всегда и всем довольный красавец Мурат. Высунув из кабины руку, он закричал Горбушину: