Иван Уксусов - Голодная степь

Шакир вырвал у Акрама молоток:

— Тысяча и одна ночь! Какие оскорбления в адрес артиллериста Курмаева! Женщина обвиняет его в трусости. Сейчас отомщу ей — разобью себе руку, пойду на бюллетень, и слесарь-директор оплатит мне его, тогда все узнаете, где раки зимуют.

— Разбей хоть две руки, рубля не дам. Не умеешь — не берись, — сказал Джабаров.

Шакир долго переступал перед тисками с ноги на ногу, а было похоже, что он пританцовывает, выбирая позицию поустойчивее, испытывая терпение товарищей, но еще дольше он помалу клевал зубило молотком, прилаживаясь, примериваясь, и, когда нанес удар, головка болта, как и у Акрама, лишь наклонилась, недорубленная, — и было же издевательного хохота над Шакиром! Даже старый Рахимбаев взялся за живот.

Кажется, тут Шакир сполна получил сдачу за все насмешки над другими. Шутки звучали, пока молоток не взяла Рудена, пристально при этом посмотрев Горбушину в глаза.

— Женщинам не обязательно состязаться с тяжелоатлетами, — проговорил он равнодушным тоном, в котором, однако, она услышала тревогу за нес, и почувствовала благодарность.

А взгляд ее все же как будто угрожал Горбушину: вот сейчас я назло тебе, милый, разобью себе руку, узнаешь тогда, как обижать меня. Сколько дней прошло после установки машин на фундаменты? Ждала, что ты подойдешь, заговоришь, что дурное забыто, ты принимаешь мою любовь… Так вот сейчас и получишь за все.

А Горбушин, сделав свое замечание, подумал: это первое его обращение к ней со дня возвращения из Ленинграда на хлопкозавод, и не надо было делать его, она все равно не послушается.

Рудена ощутила вдруг прилив сил. Да, ей захотелось показать себя перед любимым ловкой, сильной, она не только ни в чем не уступает мужчинам, она сильнее их. Приблизившись к тискам, она встала перед ними, немного отставив правую ногу, опираясь на нее, и неожиданно для окружающих, потому что не примеривалась, нанесла, широко замахнувшись, удар такой силы, что и достижение Джабарова оказалось слабее: головка болта шлепнулась о стену, отрекошетила к тискам, ударилась о них и свалилась на пол к ногам Рудены.

Захохотал один лишь Шакир. Почтительное уважение к русской женщине, способной на такой необыкновенный удар, на такую отчаянную смелость, с которой он был нанесен, читалось на лицах буквально всех… Только Горбушин облегченно вздохнул.

Рудена, кладя молоток на верстак, была очень бледна.

— Здорово, Сашка!

— Привет, Горбушин, привет!

— Потрясающая слышимость, знаешь… Иногда я с Выборгской стороны звоню к себе на улицу Герцена и слышу отца куда глуше, чем сейчас тебя.

— И я тебя отлично слышу. Да здравствует советская дальняя телефонная связь! А может, потому хорошо слышно, что сегодня воскресенье, деловых разговоров меньше? Ну, что нового у тебя? Почему не звонишь и не пишешь?

— Новое то, что начинаем вручную вытаскивать из машины узлы, а наигравшись ими за двенадцать часов, еле тащимся домой, валимся и спим мертвецки. Письмо я отправил заводоуправлению вчера вечером. Раньше не имело смысла, все утрясалось. Но скажи, почему звонишь ты, а не Скуратов?

— Ушел в отпуск и уехал в Николаев. Так директор и Лука Родионович попросили Елену Тимофеевну связаться с тобой, выяснить, как идут дела, всех нас здесь твоя работа беспокоит, а ты молчишь. Ну, Елена Тимофеевна ко мне: «Сынок, позвони ты, я еще чего не расслышу или перепутаю…» В общем, побоялась тебе звонить. Так вот отвечай: письмо наше сработало?

— Отлично сработало! Первый секретарь райкома Бекбулатов строительство нашей ДЭС взял под личный контроль.

— Понял. Комсомольцы из нашего райкома приехали или приезжают?

— Я отказался от них. Бекбулатов поставил нам для постоянной работы очень хорошего старого бригадира, так что нас не шестеро, а семеро, и пятнадцать колхозников уже пришли и работают… Решили: справимся, незачем вызывать ребят из Ленинграда.

— Значит, план осуществляется, как наметили?

— Пока что осуществляется. Передай, что наметить было легче, чем осуществлять… Ирония, Сашка! Живем в век атомной техники, а талевой цепью, как при царе Горохе, поднимаем трехсоткилограммовые тяжести. У нас с Шакиром кожа с ладоней едва не слезает, честное слово! Стонем во сне. Но ты, конечно, не поверишь.

— Чего треплешься? Почему не поверю?.. Степан уже два раза спрашивал, что слышно от тебя. Директора и Бокова наверняка встревожит твой отказ от помощи выборгских комсомольцев.

— Пусть не беспокоятся, мы справимся сами. Нас другое заботит. Мы же дипломники теперь, а раскрыть книгу или заглянуть в записи никакой, понимаешь, возможности. Так что придется, может быть, защищать диплом не весной, а осенью, — конечно, заводоуправление должно будет дать нам справку, что сие не по нашей вине.

— Погоди бить в колокол. Первого января вернетесь на завод и больше в командировки не поедете, обещаю. А дома все виднее будет. Ведь вам дипломную практику проходить не на чужом заводе. В общем, в крайнем случае можно консультантов на недельку-другую пригласить, не паникуйте. Что с Машей Яснопольской?

— Да покапризничала немного… Теперь вроде ничего. Прихожу к выводу: не надо было брать ее сюда…

— Да, конечно, Степана бы лучше!

— Я просил его у Николая Дмитриевича. Не дал. В общем, ладно, как-нибудь вытянем.

— Не как-нибудь, все руководство, говорю тебе, Думает о вашем объекте. Вытаскивайте его во что бы то ни стало, это последние слова директора, которые он просил меня передать вам.

— Так передай ему наше твердое обещание: вытащим!

— Вот это молодцы! Так и передам… Но, честно, очень трудно?

— Да чему ты удивляешься?.. Я же знал, на что иду, еще когда летел к вам. Жаль, Шакира одолели головные боли. Вчера прогнал в поликлинику, так врач нашел у него повышенное давление, советовал реже бывать на солнце.

— Тоже мне солдат-гипертоник!.. Как же теперь? Запрети ему работать сверхурочно, слышишь?

— Ничего с ним не будет… Глотает цитрамон и скалит зубы, как всегда. Уедем отсюда — вернется нормальное давление. Ну, все, Курилов?

— У меня, кажись, все. Передавай привет Шакиру и Рудене…

— Привет!

— Привет!..

Не оправдались надежды Рудены. Горбушин не подходил к ней, не начинал разговора. И тогда она решила попросить его не прятать от нее глаза, если считает себя правым, а объясниться еще раз. Сразу же она почувствовала, как вновь дурное настроение начинает путать мыс-< ли, вызывать безразличие к работе. Хотя она надумала не откладывать в долгий ящик своего намерения, чтобы тоска опять не засосала ее, но утром подойти к Горбушину не захотела: к нему наперебой обращались сборщики с производственными вопросами — так велось каждое утро. Ладно, сказала она себе, подступлю к нему в обеденный перерыв!