Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Ты что, Степа? Захотел, чтобы тебе в ушах поковыряли? Да? Уши залегли? Давно, видно, оплеух не получал!

— Я очень пьян, Ромась, — пробормотал Северьянов, — а Устя — красивая девка. Не поцелуешь — обидится: игра такая…

Ромась расстегнул другу ворот гимнастерки и уложил на кровать. Под протяжную девичью песню Северьянов тихо погрузился в беспокойное забытье. Очнулся, сидя на кровати в шинели и папахе. Перед ним стояли Прося и Ариша. Ромась давал девушкам какие-то наставления. Северьянов понял, что его должны сейчас увести домой. За Мошков лог Ромась провел Северьянова сам. Шагали по колена в только что выпавшем пахнувшем грозовой тучей снегу. Дальше петлявшего поминутно то вправо, то влево Северьянова вели Прося с Аришей. Часто останавливались. Северьянов отстранял девушек, бросался в снег, шептал: «Все горит!» — сбрасывал шинель. Девушки умоляли его подняться, убеждали, как ребенка, что он простудится. Северьянов не внимал просьбам. Только когда Прося и Ариша начинали плакать, он быстро вскакивал. Девушки очищали прутьями его шинель от снега, надевали на горячие плечи. Шли медленно, мучились с ним так до самой деревенской околицы. Через каждую сотню шагов он умолял их разрешить ему охладиться в снегу. Они разрешали. Северьянов бросался лицом в снег, глотал его, растирал им шею и грудь… У околицы долго стояли: Северьянов просил у девушек прощенья, клялся, что это первый и последний раз.

— Верите мне?

— Верим, Степан Дементьевич.

— Ну, вот и хорошо. Мне легче стало. После чуланчика как надели на меня шинель, я в горячей смоле кипел. Был в настоящем аду…

— А до чуланчика — в раю, — усмехнулась, стряхивая густыми длинными ресницами слезинки, Ариша. Прося в первый раз за дорогу закатилась своим беспечным, безудержным смехом.

— Не сердись, Ариша! — повинился Северьянов.

— Я не сержусь. Только мне страшно было за вас: Ефрему свинчатку в руки уже сунули.

Возле первых домов от выгона кто-то в шинели обогнал их, отворачиваясь и пряча лицо. Северьянов посмотрел на уходившего, потом на свой двоившийся у него в глазах указательный палец:

— Все еще два! Больше никогда, ни капли.

Девушки, оставив учителя у крыльца школы, побежали за ключом. Северьянов, испытывая какое-то необыкновенное возбуждение своей вины и злобы на себя, ходил медленно у стены школьного здания. Опьянение проходило, но возбуждение усиливалось. Что-то прошумело у него над головой и, грохнув о дощатую обшивку стены, отскочило и упало под ноги. Из-под навеса школьного сарая вынырнул и побежал вдоль улицы человек в шинели, тот самый, что обогнал их деревенской околицей. Северьянов выхватил браунинг, который ему сунул в карман на дорогу Ромась, но тут же опустил руку и положил браунинг обратно. «Стоит мне! — Подошел к стене, нащупал ногой в рыхлом снегу булыжину. — Кто же это такой добряк напомнил мне сейчас о моей подлости?»

— Степан Дементьевич! — крикнула, не успев погасить смешок, Прося. Она шагала, держа в руках ведра и поломойные тряпки. — Мы решили убрать школу. Повесим на стену вашу лампу в классе, а вы со свечкой посидите! Ладно?

— Хорошо… Нас по дороге из хутора никто не обгонял?

— Никто, — ответила Ариша. — А что?

— Так, ничего. — И про себя: «Он мог в кустах обойти нас. Мог и пулю пустить в затылок».

Девушки с веселым возбуждением принялись за работу. Северьянов зажег свитые вместе четыре церковные восковые свечки и начал проверять тетради. Работа плохо клеилась. «Возможно, это муж Наташи? Я бы на его месте не промахнулся!.. Надо поговорить с Наташей, да она за версту теперь обходит меня». Отвлекаясь от неприятных дум, Северьянов напряг все усилия, чтобы понять смысл сочинения Андрейки. «Ого! Да это же очень здорово! Ты сам так не напишешь!» — «Ну и что ж, — возразил его верный спутник, — учителю надо понять и почувствовать, что в классе есть, наверняка есть, дети, одареннее его самого, что учитель богаче таких детей только знанием и жизненным опытом». Лихорадка возбуждения не проходила. Мысли были сейчас ясные, но как-то по-особому мрачно освещенные. Так бывают освещены предметы солнцем, которое вот-вот закроет грозовая туча.

Держа в одной руке ведро с водой, в другой выкрученную поломойную тряпку, в комнату вошла Ариша, раскрасневшаяся, с каким-то опасным блеском решимости в черных, необыкновенно сейчас для нее смелых глазах.

— Степан Дементьевич, я беспокоить вас пришла. Убирать вашу комнату… Вы сидите, работайте!

Северьянов все-таки встал и отошел с табуреткой к лежанке. Маленькая каморка с приходом Ариши наполнилась каким-то электрическим током.

Когда Ариша убрала комнату, Северьянов предложил ей послушать сочинение Андрейки. Она чуть отвела руки в стороны, чтоб не запачкать поломойной тряпкой свой сарафан, отчего ее девичья грудь поднялась и открыла всю прелесть своих целомудренных очертаний. Северьянов прочитал ей от первой до последней строчки сочинение ее брата.

— Лучшее сочинение класса, Ариша!

Девушка с доброй насмешкой подняла глаза на учителя:

— Мы вместе с Андрейкой это сочинили.

— Вот как? Значит, это ты написала? — Северьянов подошел к Арише, взял ее осторожно за локти и притянул к себе: — За это я сейчас крепко накажу тебя.

— Ой, учитель, пусти! Запачкаю! — нехотя отбивалась Ариша и тихо-тихо шепнула ему: — Хочу, чтоб Андрейка образованным был!

Вспоминая сейчас, как она кокетничала с Маркелом, при одной мысли, что тот может овладеть ею, Северьянов вдруг озверел от ревности. Чувство жалости, которое он раньше испытывал к ней, совершенно исчезло. Он забыл все человеческое и готов был не только обидеть свою, но и ее душу и отдать все за один миг простой, но самой большой земной радости. С последним остатком воли сделал необыкновенное усилие над собой, отошел к лежанке и, взяв книгу, в которой он не видел ни одной строчки, заставил себя перелистывать ее страницы.

Кончив уборку, девушки возбужденно и весело смеялись, моя с мылом руки над ушатом, поливая одна другой и вытираясь одновременно одним полотенцем с разных концов. Ариша, набросив на голову Проси полотенце, расцеловала ее.

— Ты что задумала? — отвечая неохотно и холодно на ласки подруги, прошептала Прося.

— Зайду к учителю! Обещал мне сочинение Андрейки прочитать.

— Ах ты, лгунья! Я же слышала, как он читал тебе сочинение Андрейки! — Уводя подругу, Прося думала: «С кем там мой Ромась танцует? Поди, и его Устя захороводила?» Вспомнилось, как они с Ромасем первый раз встретились. Ромась улыбнулся и сказал ей: «А тебя, Прося, пора замуж выдавать!» Она ответила: «А тебе, Ромась, жениться».

Сквозь сон почудилось: кто-то позвал Северьянова. Зов не повторился. Но Северьянов вскочил с постели, оделся, зажег лампу и сел за стол. Глаза ожидающе уставились в окно. На черные стекла падали хлопья снега, таяли и ползли вниз. «Вторые рамы надо сегодня же вставить!» — подумал он с досадой, по-прежнему продолжая напряженно ждать оклика. За окном слышался тревожный шум леса, вдали раздавалось уханье падающих деревьев. «Валят под корень лес!» — Встал и начал ходить по каморке. «Надо написать воззвание против порубки леса; продиктую третьеклассникам, и разошлем по деревням». — Порылся в стопке книг и тетрадей на лежанке, достал чистую тетрадь, опять сел за стол и начал писать.