Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Не успел заполнить первую страницу, раздался осторожный стук в наружную дверь. Вышел быстро в сени, лихорадочными движениями горячих пальцев открыл засов. В синей мгле маячил черный силуэт лошади.

— Кто тут?

— Это я, товарищ Северьянов, дежурный по отряду Якунин.

— Якунин! Заходи, брат!

— Некогда! — Якунин ослабил поводья, которыми он удерживал лошадь, начавшую беспокойно бить копытом о землю, достал из кожаной сумки пачку листовок и, сделав шаг вперед, передал пачку Северьянову. — Только что нарочный из города привез, а товарищ Стругов приказал мне, если вы не возражаете, немедленно скликать экстренное волостное собрание всех большевиков и сочувствующих.

Северьянов нутром учуял: наконец долгожданное совершилось! Якунин, как бы подтверждая его предчувствие, улыбаясь, добавил: — Питерские рабочие и солдаты свергли Керенского! Совету власть передали!

— Ну вот, Якунин, а ты говорил, что питерские солдаты и рабочие перешли на сторону меньшевиков.

— Люди ложь и я тож! — вздохнул виновато Якунин и услышал строгий голос Северьянова:

— А кто эти люди?

— Овсов днями к тестю в нашу деревню приезжал, объяснял… народу.

— Народу? Объяснял?

— Он же учитель, как и вы, а народ к учителям прислушивается.

— Спасибо, Якунин! — бросил торопливо Северьянов. — Всем объявляй, чтоб к десяти часам и — без опозданий!

Где-то в лесу ухали падающие деревья. По дорогам стучали колесами и бревнами обозы с лесом.

Нарочный вскочил на коня и ускакал.

В каморке Северьянов с небывало пристальной поспешностью прочитал обращение питерских большевиков, декреты Второго съезда Советов «О мире», «О земле».

Грозны были вести и радостны. Удесятерялась ответственность, да сила такая кровь всколыхнула, что впору земной шар поднимать. Есть за что ухватиться. Заблестело кольцо стальное, о котором мечтали старо-русские богатыри.

Долго ходил Северьянов в каморке. «Как-то наша волостная контрреволюция поведет теперь себя?! До этого дня она нас всерьез не принимала: молокососы, мол, самозванцы. Вот сверху нагрянут и раздавят вас. А оказалось сверху теперь не давить, а помогать нам будут… Озвереет кулачье…»

А когда совсем обутрело, Северьянов и Ромась шагали по никлой бурой траве просеки, огибавшей слева лесное болото, которое заросло корявым ельником-беломошником, частым осинником да непролазной серой ольхой. Кое-где сквозь непобедимую тесноту болота настойчиво пробивались низкорослые суковатые сосны.

Земля в середине просеки была превращена в черное месиво, местами сохранившее свежие следы колес. К просеке подступали огромные сосны с густыми зарослями черники, вереска и ползучими плаунами. Под соснами там и сям виднелся валежник и сухолядник.

Над усыпляющим благоуханием осени победно плавал спиртовой запах папоротников, оберегавших границу бора и болота.

Друзья искренне выговаривали друг другу все, что пришло каждому на ум о совершенном питерскими рабочими и солдатами вооруженном выступлении против Временного правительства в ночь под 26 октября.

Северьянов мечтательно всматривался в сложные кружевные узоры папоротника.

— А ты знаешь, Ромась, — спросил он, — почему сельские колдуны сложили столько легенд о папоротниках? — Ответа не последовало; Северьянов возбужденно продолжал: — Потому что это самое древнее на нашей планете растение. Когда-то папоротники были гигантскими деревьями высотой с две-три красноборские колокольни.

Ромась далек был от северьяновской романтики.

— Ты, слышал, какой грохот стоял ночью в лесу? Говорят, Орлы за эту ночь навозили кряжей и бревен под самые застрехи.

— Недаром Маркел на вечорке за большевиков агитировал.

Приятели услышали впереди, за поворотом просеки, отчаянное понукание вперемешку с матерной руганью.

— Не везет у Кольки Буланка: навалил, должно, бедняга, через край в честь низложения правительства Керенского.

Слепогин длинной палкой бил по ребрам коня, тщетно прыгавшего после каждого удара в оглоблях. Но воз, с тремя свежими девятиаршинными бревнами, погряз в черном месиве просеки.

— Загубишь скотину! — задержал занесенную Слепогиным руку с палкой Ромась. Обойдя лошадь, Ромась положил ладонь на ее плечо под хомутиной. — Не будет из тебя, Колька, путного хозяина! Посмотри, что ты наделал? Плечо у коня горит — блин испечь можно.

Николай с раскрытым от удивления (он не ожидал этой встречи) ртом поднял свое красное конопатое лицо и уперся в Ромася красными слезящимися глазами. У ног его валялись ильмовые палки с концами, побитыми в мезгу о седелку, об оглобли, бока и спину Буланки.

— Навалился на дармовщинку? Видно, ты сочувствуешь большевикам только потому, что при них можно лес красть?

Николая прорвало:

— Что ты на меня кричишь?! Я трех лесин от этого чертова болота за ночь никак не оттащу, а Орлы, вон, и вся почесть Пустая Копань горы лесу за сегодняшнюю ночь навозили.

— Хватит вам ругаться, — подошел к ним Северьянов, — вы же свои люди! Развязывай, Коля, кривули!

— Ни за что на свете! — исступленно выкрикнул Николай. — Убейте на месте, не дам свалить бревна! — Потом, одумавшись, проворчал уже более спокойно: — Ромасю, вон, на хату талокой лесу навозили.

— А ты почему в волревком не обратился?

— Он, — ответил за Слепогина Ромась, — как и Орлы, видно, нашей власти при Керенском не признавал, а в ячейке, должно быть, состоял для виду! А теперь, когда Керенского спихнули, вслед за Орлами лес воровать поехал.

— Гордый, значит? — вскинул на Слепогина испытующие глаза Северьянов.

— Все воры гордые! — заметил Ромась.

Северьянов подошел к возу, развязал огромный узел лыко-пеньковой веревки над крестовиной кривуль. Ромась помог ему свалить одно верхнее бревно и увязать оставшиеся. Буланка как будто ждала этого, без понукания понатужилась, ударила плечами в хомут и потянула воз, хлопая широкими некованными копытами по черному тесту разъезженной лесной дороги.

— Свалишь бревна, — сказал Северьянов, — сейчас же, не медля ни минуты, на экстренное собрание ячейки!

— Я мигом верхом прискачу! — Слепогин поднял голову, поморгал слезящимися голубыми глазами и побежал следом за своей Буланкой.

Через несколько минут Северьянова и Ромася догнал Василь:

— Куракин вчера наших баб с клюквы прогнал, — сообщил он как самую важную новость. — Вылез змей из-под старой елки и как гаркнет бабам: «Анархию поддерживаете?! Двух недель ваш Ленин у власти не продержится. Вернусь, и тогда вы, — ткнул сатана рукой в елку, — будете, как вот эти шишки, висеть на сучьях в моем лесу!» — И скрылся леший в ельнике. За ним Ульяна подглядела — там его с лопатой и с каким-то кожаным ящиком на плече поджидал Корней Аверин.