Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Против этого нет возражений? — поднялся Стругов.

— Какие могут быть возражения? — вскинулся Василь, — борьба есть борьба, а подхалимам и буржуйским прихвостням никакой пощады!

— Последний вопрос! — Северьянов, стоя за столом, еще шире распахнул полы своей шинели: — Бюро нашей ячейки предлагает для учета имений наших помещиков создать также тройки. Есть предложение создать три тройки.

Ковригин зачитал список троек по учету помещичьих имений Красноборской волости. Тройки утвердили единогласно.

— По имению Куракина, — продолжал Северьянов, — временно, до организации там коммуны, есть предложение назначить комиссаром товарища Вордака, который будет отвечать перед волостным Советом за сохранность хозяйства и вести работу по организации коммуны. Какие будут по этому последнему предложению суждения?

Зал молчал. Одни робко переглядывались, другие, недовольно потупив глаза, смотрели в пол. Были такие, которые бродили по залу рассеянными взглядами.

— Ну, что, хлеборобы, молчите?! — поднялся за столом Вордак. — Не позволят нам делить по нивкам такое могучее хозяйство. — Вордак улыбнулся. — Свою кандидатуру я, конечно, поддерживаю, но не навязываю. Можете наметить другую. Ведь общая наша цель — мировая коммуна!

Зал молчал. Вордак сел. Поднялся Ковригин:

— Предлагаю поддержать кандидатуру Вордака, а коммуне дать название «Парижская коммуна».

— Почему «Парижская»? — спросил медленно и раздельно Шингла.

— Потому, город такой есть, — крикнул Вордак, — где первую коммуну организовали!

— А где этот город стоит?

— Вот чудак, а еще на фронте был. Во Франции. Столица.

— Это ты чудак! Парижская, значит, и место ей во Франции, а не в России. Мы должны свое название иметь, к примеру, «Красноборская коммуна».

— Товарищ Вордак хотел сказать, — вмешался Северьянов, — «Имени парижских коммунаров».

— Которые первые против буржуев власть создали, — пояснил Вордак, — и жертвою пали в борьбе с мировой буржуазией.

— В честь погибших, — примирительно погладил рыжие усы Шингла. — Пиши, согласен.

— Повестка дня, товарищи, исчерпана. Бюро ячейки предлагает тройкам по учету закончить работу в пятидневный срок.

— Пять дней маловато! — поежился Кузьма Анохов.

— Хватит! — резко возразил Вордак. — С косой в руках погоды не ждут.

— Я предлагаю в три дня! — метнулся Василь, — а то кулаки все растащат, потому чужие замки колотить — это не то что жать, або молотить.

Большинство проголосовало за пять дней.

— На этом разрешите… — но не успел Северьянов договорить, как стремительно отворилась дверь. Через порог легкой поступью шагнула Таисия Куракина. Закинув черную короткую вуаль на соболью шапочку, она тихо провела рукой в черной перчатке по ослепительной белизны страусовому перу и остановилась шагах в двух перед последним рядом. Ее неожиданное появление, ошеломляющая красота заставили встать больше половины зала. Куракина не выразила удивления невольно оказанной ей почести от людей, которых она с детства считала милыми и послушными дикарями. Но ее заставил вздрогнуть резкий голос, обращенный в зал:

— Садитесь, товарищи!

«Бог мой, — вспыхнуло в голове Куракиной. — Ведь это тот самый кавалерист, что подтягивал подпруги в седле моей лошади».

— Вы зачем к нам? — услышала жесткий властный голос и ответила с неприсущей ей робостью:

— Я пришла посмотреть на самых жестоких людей…

— Только и всего? — еле сдержал усмешку Северьянов.

— Да. Мы получили ваш приказ покинуть имение. Как изгнанница, я решила посмотреть на тех, кто поступил с нами так жестоко! — Таисия повернулась и стремительно вышла, оставив за собой дверь открытой. Тягостное молчание зала прорвалось не сразу. Заговорили осторожно в разных местах:

— Вот так штучка!

— Эту штучку тысячу лет на своем горбу мужик растил.

— Сегодня в Москву улетает! — объявил Шингла.

— А ты откуда знаешь?

— Она ему отчет дала.

— Таиска, — встал со скамьи Шингла, — добрая девка, хоть и княжеского роду. Не смотрите, что она сейчас такая гордая. Всегда при встречах со мной первая мне поклон отдавала. А от моей образины, вам известно, все бабы, как от волчьей хари, шарахаются. Таиска еще маленькой девочкой со мной не боялась в лесу встречаться, когда по грибы и по ягоды ходила.

Никто, даже Ромась, не решился на этот раз поднять на смех Шинглу. Все знали, что Шингла никогда не лгал. Вордак встал и сказал:

— Подтверждаю. Верно.

Тройки агитаторов окружили Ковригина, раздававшего листовки. Остальные не спеша расходились.

«Неспроста она заявилась к нам», — думал Северьянов, сходя следом за Ромасем с крыльца. Вордак поджидал их возле ворот и внушал что-то Деме, недавно назначенному Струговым сторожем волисполкома. Дема молчаливо слушал Вордака с высоты своего саженного роста. Ему было лет сорок, не более. Борода темная, как сажа, курчавая и мягкая. Глаза убийцы.

— Ты? Дема! Лучший в волости бондарь, — почти кричал Вордак, — и не нашел себе лучшего дела, как подпирать исполкомовские ворота.

— Емельян, как понюхал мой кулак, — переступил с ноги на ногу Дема, — окретно [1] Конкретно (Прим. автора) . объявил: «Кончаю торговлю ушатами и оглоблями. Налогов, гырть, боюсь». Ну, а мне, Ляксеевич, самому в город возить мои бочонки и ушата не на чем. — В больших черных, до этого сверкавших преступными огоньками глазах Демы заиграла детская улыбка. — Сам знаешь, баба в соху меня впрягает, чтоб как-нибудь хоть ближайшие нивки взбурдулять.

Вордак набросился на Стругова:

— Товарищ предисполкома! Сегодня же находи себе другого сторожа! А ты, Дема, сию минуту шагай в имение Куракина. Именем революции назначаю тебя заведующим бывшей куракинской бондарной мастерской! И зашумит теперь у нас с тобой артельное бочарное дело! На весь уезд бочкотару поставлять будем!

— Премного благодарствую вам! — улыбнулся угрюмо Дема. И, сутуло наклонившись, зашагал по площади босыми ступнями в сторону выгона.

— Сегодня сам посторожу, — сказал Стругов, и вся компания тронулась следом за Демой. Вордак вел свою оседланную лошадь в поводу. По лицу его было видно, что горячая голова его уже полна новых созидательных дум и забот. Мимо них в легкой таратайке на поповом коне промчались к выгону Нил и Гаевская. На козлах за кучера сидел Володя.

Стругов посмотрел на Северьянова.

— Что у тебя с этой богомолкой? — Указал он на Гаевскую.

— Сам не знаю, что у меня с ней. Любить, может быть, не люблю, а отвязаться не могу. Ни разу со мной такого не бывало.

— Девка хоть куда! Жаль, что в церковь ходит и, говорят, богу очень старательно молится. О ней часто думаешь?

— Чересчур даже.