Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

— Я не могу.

— Поедем-ка мы вечером поваляться на коврике в кимоно. Я покажу тебе парочку трюков из айкидо и одну элегантную штучку из кун-фу — пяткой в висок, стреляющий такой удар сбоку…

— Мне… приказано ехать?

— Ага. Часам к пяти подходи к машине.

Сергей ушел. Прошин разобрался с международной перепиской и призадумался. Его неожиданно привлекла мысль о поездке в Крым. Почему бы не поехать самому? Но с кем? А если с Серегой? Вспомнить молодость? Эх, как они отдыхали раньше! Раньше, когда действительно были друзьями, когда жили настоящим и весьма насыщенным событиями днем, когда будущее рисовалось в сверкающих красках вещей и далеких стран… Нет, теперь они, все познавшие, не е, и прежнего совместного отдыха не получится. Но с кем тогда?.. Вот был бы Роман… Хотя с ним тоже как-то… скучно. Ну, а с Ворониной, если та согласится? Ого, интересно! Поехать с этой пай-девочкой. Да еще отбить ее у Сереги, ха-ха-ха! А ведь в самом деле мысля оч-чень ор-ригинальная, и почему не попробовать?

В два часа он пообедал и до пяти играл сам с собой в «самолетики», поражая стреляющим из-под пальца карандашом нарисованные на бумаге крестики. Затем отправился к машине. Глинский уже сидел там, скучая. Подбежал Зиновий. Произнес напутственную речь о технике безопасности в обращении с карающим устройством «клешня» — и поехали.

В шесть часов вечера, одетые в кимоно, Сергей и Прошин прыгали на батуте — разминались. Затем присели отдохнуть в уголке, прислонившись к прохладной, обитой кожаными матами стенке. Прошин достал из сумки банку виноградного сока и, сделав глоток, замычал от удовольствия.

— Слушай, Серж, — сказал он лирически-воодушевленно. — Помнишь, как мы сюда ездили раньше? Три раза в неделю, как повинность отбывать… И были ребята — самое то… Может, нам снова начать?..

Сергей уловил многозначительность и усмехнулся.

— Вряд ли… И насчет дзюдо вряд ли, и… насчет карате…

— Значит, ты здесь только из-за того, чтобы я с тобой отправил Воронину? Потакаем капризу? Взятка присутствия?

Глинский молчал, щурясь от нестерпимо яркого люминесцентного света, затопившего зал; смотрел, как, сверкая лодыжками, взлетают вверх ноги… вскрик… звонкий удар о ковер…

— Ты онемел?

— Да! — Он с вызовом поднял на Прошина глаза. — Да, я сам по себе. И ищу свое окружение. А быть с тобой, прости, значит быть одному. Ну, плюс, вернее, минус та банда, что достает тебе дефицитное пойло, жратву, шмотье, сигареты.

— А я не курю.

— Ну не куришь, так не куришь, — вздохнул Сергей. — И вообще с тобой — смейся не смейся — страшно.

— Да разве я баба-яга или змей-горыныч, деточка? — улыбнулся Прошин. — Съем тебя? Дурак ты! Прибился к стаду: оно большое, глупое, и в нем не боязно. Раскрыть тебе шире глазенки? — Прошиным начало овладевать раздражение. — Раскрываю. Ты думаешь в науке переворот устроить? Не будет его. Ты дерьмо. Как и я. И не суйся в творчество свиным рылом, не ваш это удел, мсье. Лучше командуй и держи в кулаке творящих, и ставь перед ними задачи… Вот он — смысл. И еще. Дыши воздухом, ешь икру, а не сосиски, пей не чаек пресный, а то, что сейчас, — сок. И езди… не в набитом метро, а в машине, да так… три нуля впереди и телега соответственно… А чтобы не жиреть, раз в недельку сюда: батут, коврик, бассейн, банька; вход строго по пропускам. А все твои сомнения и фокусы — это, Сереженька, от большого незнания жизни. Будь здоров! — Он взболтнул сок и поднял банку на свет. — Да разольется сия благословенная жидкость по периферии наших грешных телес…

«Этот Поляков действительно задавил меня, — подумал он с неприязнью. — Скоро начну говорить его голосом…»

— Ты знаешь, — сказал Сергей, вставая, — я пойду…

— Сейчас, — ответил Прошин, точно закинув порожнюю банку в сумку. — Одна просьба, ладно? Поединок. Маленькая схватка. И уйдем вместе.

Сергей принял стойку. Прошин тотчас же ухватил его за рукав и за плечо кимоно. Победить Глинского для него, мастера спорта, труда не составляло, и так называемая схватка была игрой кошки с мышью.

Он топтался на соломе татами, изредка пугал Глинского имитирующими подсечку выпадами ноги, с досадой уясняя: ничего не вышло, Сергей утерян, и клешни тех убеждений, которыми он пытался удержать первого и последнего друга, и на этот раз щелкнули, ухватив пустоту. «Я был грязной ступенькой для него, — думал он. — Ступенькой, на которую надо шагнуть, чтобы, оттолкнувшись, рвануть на чистую, повыше… Но подошвы-то у тебя грязные! Грязные, чистоплюй, маменькин сынок, взращенный в семейке полуинтеллигентных обывателей! И не отмыть их тебе!»

Ярость бичом полоснула Прошина: защекотало в носу, свело скулы… И вдруг от подсечки Глинского колено его пронзила боль, ковер ушел из-под ног, и только в последний миг, уже в падении, он переменил захват и, перекинув ворот противника вокруг шеи, провел «удушение».

Они повалились на ковер вместе. Прошин, сжав зубы так, что шумело в ушах, мертво держал воротник, сдавливая Глинскому предплечьем сонную артерию.

— Пу… сс… ти, — прохрипел тот, кося страдальчески застывшими глазами.

Прошин словно вынырнул в действительность. С трудом разжал белые, онемевшие пальцы. Какое-то затмение. Несколько секунд — и он бы задушил…

Растирая горло, опоясанное багровым рубцом, Глинский тяжело привстал. Ноги его не слушались.

— Извини, — бормотал Прошин. — Я не хотел… я… Я же сразу отпустил.

Сергей, оторопело крутя головой, отправился в раздевалку.

— А бассейн? — крикнул Прошин. — Слышишь? А баня?

Тот остановился. Сказал почти неслышным, сломанным голосом:

— Я… пойду. Прощай. Я… поеду с Наташей?

— Не знаю, — отвернулся Прошин.

Выждав время, он поплелся в сауну. Настроение было мерзким, ушибленное колено ныло, и, машинально вытирая пот с лица, он долго сидел в каленом пару на горячей скамье, определяя себя: «Отталкивающий, ущербный тип; злобный, паршивый ублюдок… А в чем ущербный? И чем отталкивающий?..»

«Не бери в голову, — увещевал Второй. — Или вот что. Запутайся вконец. Чтоб надоело. И плюнь. Ага? Помочь? Может, ты и не Серегу сегодня душил — себя?..»

На телетрубку Прошин ухнул тысячу рублей. Денег было жаль, но иного способа убедить Полякова в своей перспективности не нашлось. Делал Прошин этот подарок так, будто изнывал от избытка подобного барахла, а сам настороженно отслеживал: клюнуло, нет? Клюнуло: глаза Полякова восхищенно расширились…

Прошину стало как-то неудобно и странно: что-что, но такой безоглядной доверчивости он в своем компаньоне не предполагал, хотя не раз убеждался: самые легковерные люди — это, как ни парадоксально, жулики. Неудобство однако, было недолгим: в борьбу с совестью вступил Второй и, как всегда, быстренько ее нокаутировал. В чем-то Второй был прав. Прохвост, надувающий прохвоста и сострадающий при этом жертве, смешон, а пресловутое джентльменство между негодяями — липа. Пусть уж все будет по правде…