Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

Встретились они у Леонида Мартыновича дома. По случаю июньской жары, тот поднял портьеры, и комнату заполнило солнце; тополиный пух летел с улицы, путался в волосах.

— А я только что от мамы… — делился Поляков. — Знаешь, приехал в старый дом, где вырос, и ощутил: родина — здесь; она — этот дом, эта квартира… Смотрю с балкончика: ребятишки мяч гоняют, там, где я когда-то… Запахи детства, щемящая грусть по ушедшему; я чувствовал себя добрым, мудрым…

— Тебя Пегас лягнул копытом, старик.

— Ну, конечно, — покорно огорчился Поляков. — Тебе все бы опошлить. Жалкий циник. — Его внимание привлек перстень Прошина, блеснувший бриллиантом. — Хе, — он протянул руку, — что за кольцо царя Соломона? Бижутерийка?

— Чего? — оскорбился Прошин, стягивая перстень. — На, глянь!

— Резьба по золоту, — констатировал Поляков. — А пробы нет…

— Эта штучка, — не то чтобы хвастливо, но веско сказал Прошин, — украшала перст Бориса Федоровича Годунова. Конечно, вы в большом неверии, сэр…

— Естественно, — согласился Поляков. — Но все равно я готов купить…

— Ты расторопный малый.

— Н-да, — цокнул тот, с сожалением возвращая перстень. — Какофония ассоциаций. Смотрю и думаю: какая мы чушь! Сколько поколений сменилось, от костей тех, кто видел это колечко, и прах не остался, а колечку хоть бы хны! И ведь пройдет время, кто-то скажет: эта штучка украшала перст Лешки Прошина, а от Лешки — труха…

— Мы как пылинки в лучике света, — в тон ему подтвердил Алексей. — Врываемся в него из тьмы, покрутимся в нем и снова во тьму.

— Пегас долбанул и тебя, — заметил Поляков. — Кстати, как насчет стихосложения: ты не пробовал?

— Я прозаик, — ответил Прошин, вытаскивая из портфеля рукопись докторской. — Вот, можешь прочесть…

— Записки сумасшедшего? — Поляков, усмехаясь, достал очки. Увидев заголовок, поскучнел. Начал читать. Через час, недоуменно пялясь на Прошина поверх очков, сказал: — Этот манускрипт годится только для того, чтобы оклеить им дачный сортир. У тебя есть дача? Кое-что симпатично, да. Но в целом — бижутерийка, рассчитанная на вкус папуаса. Ты что, Леша?

— Я приехал на консультацию к чужому дяде или… к дяде родному?

— Ну понятно, — сказал Поляков. — Тебе нужно придать этому хламу глубокий прикладной смысл. Или его видимость. Но сложно… — Он взглянул на телетрубку. — Ореол так называемой практической ценности возводится на твои труды с ба-альшими потугами. Разве что вытянуть диссертэйшн на использование в микроэлектронике?

— О том и речь.

— Ага… Тогда так. Я ее допишу…

— Защита должна состояться до октября!

— Знаю, говорил… Ну-с, за диссертацию, студент, ставлю вам «два». Изделие топорное. Благо с радиофизикой тут все изящно, и остается это изящество выпятить на фоне дебрей микроэлектроники. Прикидываем силы. Один оппонент, курирующий главный пункт — прикладную целесообразность, у тебя есть. — Он раскланялся. — Узнаете, да? Второй тоже имеется. Такой… уставший от жизни. Все до фонаря. Третий…

— Третий — Таланов, — перебил Прошин. — Мимо него не проедешь. А он-то как раз и может испоганить всю малину. Мужик он — у-у! Как говорится, глаза к темноте привыкшие, все различают. К тому же микроэлектроника — его конек-горбунок.

— Все? — с невыразимым презрением спросил Поляков. — Все. Слушай сюда. Не тот уровень по сравнению со мной. У него микроэлектроника — хобби, а я профессионал. И вообще… проф. И дело будет происходить так. Я придаю чертам благородного своего лица глубокомысленную строгость и объявляю: дессертация имеет прикладное значение в области микросхем. Затем ты объясняешь, каким именно образом так получилось. Объяснения я напишу. Такое заверну — сам не опровергну. Но сначала буду тебя щипать. Всю защиту вставлять палки в колеса. Понимаешь, ты должен отстреляться с блеском! Я — жуткий вопрос, ты — остроумный ответ. Короче, готовим пьесу для двух актеров.

Поляков оживленно заходил по комнате. Глаза его были азартновдохновенны.

«Большой жизнерадостный удав, — с улыбкой думал Прошин. — Это счастье, наверное, быть таким: веселым, не замечающим печальной своей сути…»

— Станешь доктором, Леха, мы с тобой… такого… — воспарял тот к облакам. — Мы… Да! — спохватился он, вытащив из кармана листок бумаги. — Вот. Это ты мне кровь из носу должен достать.

— Тогда и читать не буду, если кровь. — Прошин, не глядя, сунул бумажку в карман. — Только я уезжаю. Так что после возвращения.

— Ничего, мне не к спеху… Когда уезжаешь? Куда?

— В Крым. На испытания одного приборчика.

— Ну, делопут… — покачал головой Поляков. — Поездки на Таймыр, от тебя, конечно, не дождешься… Постой… Значит, отдуваться со всеми приготовлениями предоставляется мне?

— Мы расплатимся.

— Надеюсь… А когда уезжаешь?

— Завтра.

— Кобра! Один?

— И еще одна достаточно сволочная особа.

— Зачем же такая нужна?

— А интересно.

— Смотри, доэкспериментируешься…

— Я смотрю…

— Ладно. — Поляков полез в секретер, автоматически раскрывший резные дверцы; достал оттуда пакетик. — Подарок за подарок, — сказал он.

В синей прозрачной подушечке, заполненной водой, виднелись электронные часы.

— Микроэлектроника в действии, — пояснил Леонид Мартынович. — На. Самые размоднющие. Календарь, будильник, калькулятор, термометр, компас. Сломаются, неси — чинить будем. По знакомству возьму недорого.

— Спасибо, старина, — растроганно поблагодарил Прошин. — Спасибо… Просто нет слов…

И он долго еще рассыпал любезности, а сбегая по лестнице вниз, подумал: «Леня-то, похоже, не из корысти их мне преподнес. Он не высчитывал. Как другу. А что делец он, так ничего это не доказывает; деловые знакомства — одно, друзья — другое… Ситуация как у меня с Сержем… Эх, Леня, прости».

Он открыл заслонку мусоропровода, бросил в гнилой холод черной дыры бумагу-заказ и упаковку от часов и, примеряя их, новенькие, пестренькие, спустился к машине довольный.

Прогноз погоды, касающийся крымского побережья, Прошина не разочаровал: синоптики заверяли, что она будет стабильно великолепна. Это сообщение подвело итог сборам, и теперь в приятном безделье оставалось провести прощальный вечер… Прощальный вечер — это когда чему-то суждено начаться и что-то кончается. Грустный маленький праздник. И одиночество его минут — откровение, отдых от тревожного мира людей в нарядном окружении вещей и механизмов. Переливается красками экран телевизора, гудит стиральная машина, выплевывает до блеска отмытые тарелки кухонный комбайн, не отстают и не забегают вперед часы… На столе — ужин. После ужина десерт: ананасовый сок, вишневое желе… Нет, сначала душ! Впрочем, опять нет! Хвойная ванна. Теплая, ароматная вода, густой шапкой нежнейшей пены ласкающая тело; закрой глаза — и будто плывешь в маленьких воздушных шариках, упруго лопающихся на распаренной коже…