Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— Поживее, хлопчики!

„Зря он с ними запанибрата. „Хлопчики“… Товарищи матросы, а не хлопчики!“ — Петр перевел взгляд на островок, около которого виднелся корабль. „Интересно, а каюта у меня отдельная?“

Вода холодно блестела у щербатого валуна. Петр снял фуражку. Далеко-далеко, в молочной кисее, сахарной головкой высился мыс Звездный. Там на глубине осталась лодка. Волны плескались у камней, и в шуме их ему вдруг почудились голоса тех, кто покоится на мягком теплом дне. Он словно наяву услышал приглушенный голос отца:

„Здравствуй, сынок! Я долго ждал тебя и рад, что ты здесь“.

„Я спешил, отец. Я все сделал, как ты хотел. Мама отдала мне твои письма“.

„Это — мое завещание, сын. А море — твое“.

„Буду ходить твоими дорогами“.

„Я верю, сынок“.

Мысли Петра прервал чей-то громкий голос за спиной:

— Лейтенант, катер с „Бодрого“ еще не приходил?

Грачев обернулся. В нескольких шагах от него стоял капитан 3 ранга в лихо сдвинутой на затылок фуражке. У него широкое со вздернутым носом лицо, смуглые, слегка шершавые щеки, а надо лбом повис белесый, точно выеденный морской солью, чуб. Он настороженно смотрел на Петра, будто хотел отчитать за то, что тот расстегнул шинель.

— Катера еще не было, — наконец ответил Грачев. — Вы тоже на „Бодрый“?

— Угадали.

Петр привел себя в порядок и теперь стоял с капитаном 3 ранга рядом. Тот достал из кармана портсигар, ловко выхватил из него папиросу и сунул в рот.

— Вы из училища? Сразу видно. Давайте познакомимся— Григорий Голубев.

Голос у офицера потеплел, и Петру от этого стало веселее. Он назвал свое имя, потом поинтересовался, как тут служба на кораблях.

— Не курорт, — сдержанно ответил Голубев, выпустив очередную струю табачного дыма. — Вот и катер у островка показался. Давай-ка, лейтенант, забирай свои вещи. „Бодрый“ там, на бочке.

Катер бойко бежал по бухте.

— А море тихое, — сказал Петр.

— Погодите, вы увидите его и другим, — Голубев почему-то усмехнулся, смяв в кулаке потухшую папиросу.

„А он ничего, этот парень“, — подумал о нем Петр.

Катер приткнулся к трапу эсминца, и Петр следом за Голубевым легко поднялся на палубу. Их встретил вахтенный офицер.

— Кесарев, — сказал капитан 3 ранга Голубев старшему лейтенанту, — к вам тут прибыл связист. Доложите командиру!

Но в это время показался на шкафуте Серебряков. Он не спеша шел вдоль борта. Нагнулся к торпедному аппарату, кивнул боцману:

— Ветошь?

— Торпедисты наследили. Вот черти, я же наказывал им, — смутился Захар Коржов.

— Наведите порядок, а старшина Савельев пусть прибудет ко мне.

„Строгий“, — подумал Грачев.

Серебряков подошел к трапу и только сейчас увидел лейтенанта. Он весело улыбнулся в усы. Даже не верилось, что его лицо только что было таким неприветливым.

Грачев представился. Высокий, смуглый, как и Серебряков, он в упор смотрел на командира. „Сынок, с виду Василий Максимович суровый, а душой добрый“, — вспомнились Петру слова матери.

— Ну что ж, рад, лейтенант Грачев. — Серебряков на минуту задержал на нем взгляд, задумчиво покрутил усы. — Грачев… Петр Васильевич… Ну-ну, ладно. Пойдемте в каюту.

Капитан 2 ранга рассказал лейтенанту о корабле, о том, как учится экипаж в морских походах, а потом спросил:

— Море любите?

В глазах Петра вспыхнули искорки:

— О чем разговор, товарищ командир?

Серебряков поморщился. Он тоже любил море, но никогда и никому об этом не говорил. А этот лейтенант: „О чем разговор“. Ишь ты… Вроде бы и сомнений быть не может. Любит, и все тут. Знаем этих любителей. Вот у Серебрякова такой же герой был, молодой штурман. Такие красивые слова бросал о море, ого! Даже стихи писал: „Море — юность моя, с морем жизнь я связал“. А поплавал с полгодика, хлебнул соленой водички и стал проситься на берег — довела морская болезнь. Не таким ли окажется и этот лейтенант? Словно догадавшись, о чем подумал командир, Грачев довольно сказал:

— Я земляк Александра Матросова.

— Ага… — Серебряков измерил его насмешливым взглядом. — Земляк, говорите? Но ведь в одном селе могут жить рядом и Александр Матросов и тот, который был двадцать девятым панфиловцем, да струсил, и его свои же пристрелить должны были. А? Я это все не в обиду говорю, а в назидание. Понимаете, лейтенант, Матросов — это слишком высокое, слишком святое для нас, чтобы этак словами швыряться: „Земляк!“. Может, иному и промолчать об этом следовало бы, чтобы не срамиться. Даже землячество ко многому обязывает. Это тоже высокое звание. Вроде бы как к подвигу причастный. А подвиги так просто, на словах, не совершаются. И ежедневно. К этому всей жизнью готовятся. А вы так просто — земляк. Сначала покажите себя, а уж потом представляйтесь, кто вы и откуда. Аналогии пусть другие примечают.

Петру стало неловко. Он густо покраснел и потупился.

— Так ведь я, товарищ командир, не в смысле амбразуры говорил. Ее на корабле-то и нету вовсе.

— Зато шторма бывают, — вспомнив своего штурмана, добавил Серебряков.

— И это переживем, товарищ командир.

Лицо Серебрякова стало строгим:

— Ошибаетесь, лейтенант. И насчет штормов ошибаетесь, и насчет амбразур. Шторма не каждому дано пережить. А амбразура у всех бывает. Своя. Она по-разному проявляется. И по-разному ее закрывают. Впрочем, поплаваете, разберетесь, что к чему, — он дотянулся рукой к столу, нажал кнопку звонка, и тотчас у двери появился рассыльный. — Старшину команды радистов ко мне!..

Зубравин был в новеньком кителе, в новой фуражке с блестящим околышем и ярким желтым крабом. (Он еще с вечера подготовил парадно-выходную форму, потому что всегда встречал своего нового командира торжественно, и в этом он видел ритуал воинской службы.) Серебряков поднялся из-за стола, поздоровался за руку с мичманом, а потом коротко сказал:

— Это ваш новый командир БЧ. Ему и сдайте дела. Познакомьте с людьми, покажите боевые посты. Словом, введите в курс дела.

Зубравин пытливо посмотрел на лейтенанта. Стройный, подтянутый. Взгляд задумчивый, чуточку насмешливый. Вроде не ершистый. И слова-то лейтенант еще не произнес, а чем-то приглянулся мичману. Молодой, правда, в сыны ему годится, но Зубравина это не волновало: со всеми он находил общий язык, что, впрочем, не мешало ему оставаться самим собой.

Да, вот еще что, — спохватился Серебряков, обращаясь к лейтенанту, — жить будете в каюте с доктором.

— Ясно, товарищ командир, — четко ответил Грачев.

„Голосок-то звонкий…“ — подумал Зубравин. Он нагнулся, взял чемодан.

— Провожу вас в каюту, товарищ лейтенант.

— Добрая каюта? — поинтересовался Грачев.

— Добрая, — улыбнулся мичман. — И доктор добрый.

Грачев еще там, у командира, заметил в руках Зубравина книгу и удивился: неужели читает в служебное время? Сейчас он спросил: