Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— А что, интересная книга?

Зубравин смутился:

— Не читал. Матрос на посту оставил. Крылов. Крепкий орешек — не сразу раскусишь. Замкнут, как рыба в консервной банке.

— С характером, значит.

Они вошли в узкий коридор. Грачев взял у мичмана чемодан и постучался в дверь. Коваленко как раз брился у зеркала. Худощавый, с непокорными колечками черных волос.

— Товарищ капитан, командир велел поселиться к вам, — сказал Грачев.

— Добро. Располагайтесь.

Коваленко помог ему уложить вещи, громко и весело шутя. Петр был доволен — каюта и вправду добрая. Зеркало, шкафы, ковры. Комфорт! А врач стал торопливо одеваться, изредка бросая слова.

— Не на свидание ли спешите? — поинтересовался Грачев.

— Я? — Коваленко присвистнул. — Восемь лет, как „ошвартовала“ меня рыженькая Маша.

Дверь открыл старпом Скляров. Грачев встал.

— Я за вами, лейтенант. Пойдемте, представлю вас личному составу боевой части.

Скляров не любил много говорить, и на этот раз не изменил своей привычке. (А Грачев почему-то подумал, что говорить он будет долго, он стоял рядом со старпомом и тушевался.)

— Товарищи, — сказал он, — к нам прибыл лейтенант. Из училища. Ваш командир БЧ. Прошу любить и жаловать. О себе он сам расскажет. Ко мне вопросы есть? Нет, — Скляров обернулся к Грачеву: — Продолжайте.

Грачев растерянным взглядом окинул строй. Совсем некстати кашлянул в кулак, неловко одернул китель. Его и смущало, что старпом вот так сразу оставил одного, и беспокоило — надо к людям привыкать. Он остановился перед черноглазым парнем.

— Командир отделения старшина второй статьи Русяев! — доложил моряк.

Грачев оглядел его с ног до головы, словно искал, к чему бы придраться.

— Матрос Симаков!

— Матрос Гончар!

— Игорь Крылов!

„Так это и есть рыбка в консервной банке?“ — подумал Грачев, разглядывая радиста. Среднего роста, плечистый, как борец. Лицо крупное. Из-под темного чуба насмешливо глядели серые глаза.

— По какому году?

— Скоро уже домой?

Грачев строго сказал:

— Служите давно, а докладывать не научились. Надо указывать свое звание.

Крылов приподнял правую ногу.

— Худой ботинок, каши просит.

Во второй шеренге кто-то хихикнул. Лейтенант потрогал носок.

— Верно, чинить надо. А насчет каши… — Грачев сделал паузу, — попросите у коков.

— Товарищ лейтенант, — вновь заговорил Крылов, — а вы надолго к нам?

Грачев, словно не слыша его, отошел от строя и повернулся к морякам:

— Отныне я ваш командир. Нам с вами океану в глаза смотреть да вот эти скалы сокрушать, — он кивнул в сторону сопок.

Петр говорил и волновался. В его голосе чувствовались повелительность и строгость. Лицо его словно стало светлее, когда он напомнил морякам о подвигах их отцов, призвав дорожить их честью и боевой славой.

— Тут кое-кто интересовался, надолго ли я пришел на корабль, — продолжал Грачев. — Надолго, пока борода не вырастет, — он улыбнулся уголками губ, покосился на матроса Крылова. — Наша служба, товарищи, измеряется не только годами, но и морскими дорогами. У меня эта дорога пока очень короткая — от училища и до корабля. Вот так. Есть ко мне вопросы? Нет? Разойдись!..

Петр знакомился с кораблем. Он внимательно осматривал палубу, надстройки, кубрики. А вот и лазарет. Койки заправлены белоснежными простынями, на столе поблескивали шприцы, ножницы. Рыжебровый матрос с тонкими как шнурок усиками заулыбался.

— Садитесь, товарищ лейтенант.

Матрос подвинул кресло, но Грачев молча смотрел поверх его головы, где на переборке висел портрет в коричневой дубовой рамке. С него глядело веселое лицо краснофлотца в бескозырке, лихо сдвинутой на висок.

„Вот ты какой, Вася, — мысленно прошептал Петр. — Мама о тебе многое рассказывала“.

— Это санитар Новиков, — тихо пояснил рыжебровый. — Погиб в сорок первом.

— Я знаю, — так же тихо отозвался Петр.

Грачев вошел в кают-компанию. За столом, подвернув скатерть, сидел Серебряков и что-то писал в журнале. Чуть дальше, за маленьким столиком Голубев с кем-то играл в шахматы. (Зубравин уже сказал Грачеву, что Голубев и есть его начальство — флагманский связист.) Серебряков поднял голову:

— Ко мне? Присаживайтесь. Ознакомились с кораблем? Ну и как „Бодрый“?

— По душе… В лазарете там Новиков… Жаль парня, — тихо сказал Петр.

Серебряков отложил в сторону журнал и ручку.

— На моих руках он…

…Был тогда сорок первый. Утром вернулись из ночного дозора, а тут приказ — забрать семьи офицеров и в Архангельск. Женщин, детей полным-полно, еле по кубрикам разместили. В море дважды налетали „юнкерсы“. Вдруг командиру доложили, что в кубрике женщина рожает. Прибежал корабельный доктор. Видит, лежит она на рундуке, глухо стонет. Мигом перенесли в лазарет. Кругом война, смерть вовсю разгулялась, а тут человек родился, наш человек! Подошли к порту. Неожиданно у роженицы начался приступ: побелела вся, глаза мутные-мутные. И как на грех, к пирсу подойти не удалось — отлив начался. Спустили шлюпку, женщину — в нее. Серебряков был за старшего, а Новиков сидел с малышом на корме. Только подошли к берегу, опять самолеты. Взрывом бомбы шлюпку перевернуло. Новиков с ребенком поплыл к берегу, а Серебряков с двумя моряками подхватил женщину — ее ранило в руку. Кровь так и хлещет. Выбрались на отмель. Сорвал с бескозырки ленточку и перехватил руку женщины повыше локтя. Когда самолеты скрылись за сопками, все услышали детский плач. Новиков лежит лицом вниз, а рядом малыш барахтается.

— Васю осколком в голову… — Серебряков сделал паузу, добавил: — Знал бы парнишка тот, кому жизнью обязан.

Грачев молчал. А капитан 2 ранга уже говорил о том, что мать потом ему писала, фамилию ее запамятовал… Сынишка подрастал. Все мужа она ждала — в Полярном на лодке плавал. Потом, после войны как-то еще от нее письмо получили на корабле, но Серебряков в то время уехал на курсы. Так потерял связь.

— А у Васи Новикова есть кто? — спросил Грачев.

Серебряков задумчиво потер рукой подбородок, припоминая семью моряка. Она жила на Украине. Бомба угодила в убежище, и все погибли. Когда на корабль пришло известие, Новикова уже в живых не было.

Капитан 2 ранга пощипал пальцами усы:

— Вот так. Была и у Васи Новикова своя амбразура. У каждого из нас встречается в жизни амбразура, которую надо грудью закрыть. И никак иначе.

Серебряков умолк. Грачев сидел, боясь шелохнуться. Крепко сжал губы. Потом встал:

— Разрешите на минуту сбегать в каюту?

Вскоре Петр вернулся, положил перед Серебряковым небольшой альбом в зеленом замшевом переплете.

— Тут кое-что есть…

Вот на фотографии тихая деревушка, вишни белые, весенние, перегнулись через плетень. Рядом с ним — женщина с застывшим, как это бывает только на снимках, лицом, и паренек — босой, загорелый, в матроске. Женщина Серебрякову показалась знакомой, где-то он видел ее.