Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

— Я не задержу вас долго, буду краток. Я благодарю вас за смелое решение о внедрении моей конструкции прибора. Прежний директор института, которого я хорошо знал, никогда бы сам не рискнул пойти на такое…

— Не открывайте огонь по ушедшим, — мягко перебил Северцев.

— Хорошо, хорошо, молчу! Так разрешите просить вас оказать мне честь своим присутствием на свадьбе, — торжественно объявил профессор.

Северцев недоуменно уточнил:

— Простите, я не понял: на какой свадьбе я должен присутствовать?

— На моей, — с застенчивой улыбкой ответил Проворнов.

— Поздравляю, профессор. И если не улечу в Канаду, буду непременно. А все же как это вы решились на столь рискованный шаг? — расхаживая по приемной, спросил Северцев. Он думал, что Проворнов просто странным образом шутит, и поддерживал в разговоре с ним шутливый тон.

Но тот пожал ему руку и взволнованно заговорил:

— Одиночество ужасно, особенно когда тебе за шестьдесят. Вам приходилось с температурой сорок градусов самому ползти на кухню за стаканом воды, потому что никого не было с тобой рядом? Ася тоже одинока. Правда, она значительно моложе меня, но тоже натерпелась, бедолага, в жизни и уже ищет надежную пристань… Я вижу, что вы сейчас повторяете про себя слова Вертинского, помните: «Я знаю, я совсем не тот, кто вам для счастья нужен»… Так, кажется, у него? Но я решился, и не отговаривайте, пожалуйста, меня, а то я и сам передумаю…

Десять часов длился воздушный прыжок из Москвы в Монреаль. Под крылом двухэтажного Ту-114, как на киноэкране, проплыли острова и проливы Балтийского моря, серебряные озера Скандинавии, мрачные горы Исландии, покрытая белым саваном Гренландия, и наконец Северцев увидел бухточки американского континента.

Осенняя Канада встретила теплом, так не вязавшимся с представлением об этой северной стране. Долго тянулась процедура оформления документов, и наконец уставшего от долгого полета Михаила Васильевича автобус привез на улицу святой Екатерины. Магазины и рестораны, бары и таверны, бесконечные рекламы торговых фирм создавали облик этой улицы — торгового центра Монреаля. Проезжая окраинами с их двухэтажными кирпичными коттеджами, Северцев невольно вспоминал Лондон. А в центре монреальское небо подпирали небоскребы банков и страховых компаний, международных картелей и синдикатов, фешенебельных гостиниц и магазинов. Здесь был даже свой «Эмпайр стэйтс билдинг», копия нью-йоркского, только в три раза меньше своего американского собрата, и это подражание показалось Северцеву символичным…

Отель, в котором поселили Северцева, был вполне современен: комфортабельные номера с непременной Библией на ночном столике, ресторан с американской кухней.

После ужина Михаил Васильевич решил выйти на воздух. Он присел на пустую скамеечку, стоявшую у фонтана. Красно-зеленые брызги, подсвеченные прожекторами, взметались вверх и мокрой пылью летели в лицо.

Отсюда хорошо были видны небоскребы из стекла и алюминия, толпившиеся на узеньких улочках. Улицы-щели были запружены автомобилями, задушены газами. Рестораны и кафе подмигивали пестрыми огнями. За стеклами ближайшего кафе в зеленоватом свете, как в аквариуме, скользили пары.

…Утром, спустившись в метро, Северцев попал в шумную разноязыкую толпу, устремленную в одном направлении. Город жил Всемирной выставкой, и Северцев тоже направился туда. Стены нового метрополитена сплошь были заклеены плакатами с голубой эмблемой «ЭКСПО-67» и красочными кленовыми листьями с цифрами «100»: канадцы отмечали столетие своей конфедерации. С этим соседствовали рекламы: кока-колы — с откупоренной бутылкой и ночного бара — с обнаженной красоткой.

Стоя в битком набитом вагоне, глядя на окружающих его людей, Северцев чувствовал, что все они поглощены ожиданием интересных встреч. Многие из них приезжают за тридевять земель не ради простого любопытства, думал Михаил Васильевич, глядя на озабоченные лица своих попутчиков, а в поисках ответов на отнюдь не праздные вопросы. Их волнует главное: какова же все-таки Земля для людей последней трети двадцатого века? Чего же достиг человек в своем стремлении к социальному и техническому прогрессу? Каковы хотя бы в самых общих чертах контуры будущего?..

У входа на выставку толпы экскурсантов, смех, шум, возгласы людей всех цветов кожи… Северцев увидел: на электронном табло счетчики фиксируют число посетителей выставки — цифра давно перевалила за тридцать миллионов и все растет и растет. Сегодня, пожалуй, нет более оживленного перекрестка на нашей планете, подумал он, чем эти два острова на реке Святого Лаврентия…

Развернув план выставки, Северцев направился через мост прямо к советскому павильону. Здание виднелось за маленьким проливом — легкое, воздушное, устремленное ввысь.

На выставке царила атмосфера праздничной ярмарки. Сотни лавчонок и магазинчиков, торгующих сувенирами всех стран мира, бесконечные бары, таверны, кафе, лотки со сладостями и мороженым, бродячие коробейники с яркими безделушками… Разноязыкий говор заглушают выставочные поезда-электрички, бегущие по рельсам, поднятым над землей, вагоны — тоже воздушной — монорельсовой дороги, гудки теплоходов-экспрессов, перевозящих экскурсантов. По маленьким каналам гордо проплывают черные венецианские гондолы. Поразила Северцева одежда большинства посетителей, они скорее были раздеты: шорты, трусы, плавки, бюстгальтеры — вот, собственно, и все предметы их туалета. Многие ходили босиком, жара заставляла людей думать лишь о том, чтобы им было легче. Исключение составляли монашки: черные балахоны с белыми чепцами часто мелькали на дорожках. Надо сказать, что когда рубашка прочно прилипла к телу, Михаил Васильевич с завистью стал поглядывать на оголенных… Утешала лишь мысль, что монашкам, наверно, еще жарче, чем ему!

Вот и большая очередь к павильону из стекла и бетона с гранитной надписью: «СССР». Осматривать выставку он начал со своего павильона, вернее — он наблюдал за посетителями: канадцы и американцы, совершая вместе с ним путешествие по павильону, открывали для себя Советский Союз… Их вначале непроницаемые лица добрели, освещались улыбками, оживали.

В какой бы павильон ни заходил Северцев, всюду видел он множество экранов — больших и малых, с застывшими или движущимися изображениями. Он долго стоял в очереди перед «Лабиринтом». В первом зале видел с террасы одновременно два экрана: один глубоко внизу, в огромном прямоугольном колодце, другой — на стене. Фильм «Человек и его мир». Внизу промчался стремительный экспресс; как бы видимый с огромной высоты, предстал Нью-Йорк с улицами-ущельями. Поднятые к небу заводские трубы засевали город дымом и сажей. Дороги опутали землю словно щупальца гигантских спрутов. Густые облака кочевали у задумчивых горных вершин. Это был фон. А вот и жизнь: на одном экране — состязание автомобилистов, на втором — схватка боксеров. Бушуют страсти, победителей встречают ликованием, от побежденных отворачиваются. Культ силы и презрение к слабости…