Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

Они вошли в магазин, прошли по всем отделам. Рудаков интересовался ассортиментом товаров, спросом. С ним охотно беседовали продавцы: его хорошо знали.

— Бедноват выбор, хотя товары на базах есть, я только что оттуда. Ссылаются на транспорт, Иван кивает на Петра, — рассказал Рудаков Степанову.

У входа в магазин, на улице, с лотка продавали молоко. Стояла очередь.

— В этом году дела в нашей области идут туго. Обком, на мой взгляд, слишком увлекается резолюциями и постановлениями, а землю ими одними не поднять, ей любовь и руки людские нужны, — в раздумье проговорил Сергей Иванович.

Подошли к машине. Рудаков открыл дверцу, сказал шоферу:

— Поезжай домой, отпускник, мы пройдемся пешочком. Как, Михаил Иванович, отдыхалось-то? Где был?

— На родине, в нашей области, — ответил загорелый парень.

— Как в вашей деревне живут? — спросил Виталий Петрович.

— Не совсем ладно, — ответил уклончиво шофер.

— Все время реорганизуемся, хлеб сеять некогда? — усмехнулся Степанов.

— Это вы верно подметили… Мне в деревне одну рыбацкую байку рассказывали! Был в селе, значит, маленький пруд, и водилась в нем маленькая рыбешка — караси, пескари, плотвичка. Люди тамошние ловили рыбку — когда сетью, когда бреднем, иной раз верши ставили, — значит, соображали, как лучше, и завсегда с рыбешкой бывали. В недобрый час задумало начальство усовершенствовать, значит, ловлю и разослало бумагу: всем рыбакам ставить переметы, острожить и ловить на спиннинг. Рыбаки плачутся: дескать, карась и тот же пескарь на живца не клюют, а хищной рыбы в нашем пруду нету… А им приказ: ловить, как сказано в бумаге! Так, мол, один ученый рыболов велел!

Степанов рассмеялся.

— Так, так, рассказывай дальше! — подбодрил он умолкнувшего было шофера.

— Ну, тут же план спустили — касаемо живцов и крючков, отчетность завели, сводки в кратчайший срок строжайше справлять стали. Начали рыбаки с острогой на пескаря ходить, на плотву переметы ставить и, главное, сводки слать. Рыбацкое начальство довольно, хвалит. В общем, все хорошо, только рыба не ловится. И рыбаки стали в лес глядеть, на охоту собираться. А другие верили, что придут люди добрые и скажут: «Вы рыбаки, вам и сети в руки, сами решайте, как лучше ловить, но чтобы рыба была…» Ну, извиняйте! — Шофер поднял на прощанье руку и осторожно тронул машину с места.

Рудаков со Степановым обошли вокруг площади и направились к новому, из стекла и алюминия, двухэтажному зданию, на котором горела неоновая вывеска: кафе «Самородок».

— К сожалению, у нас еще немало людей, которые преуспевают только на почве бюрократизма. Кстати, ты замечал, что он состоит в интимном родстве с невежеством?.. Трудно себе представить маститого ученого в роли бюрократа, правда, Виталий Петрович? Эрудированный человек не боится чего-то не знать. А сегодняшний бюрократ больше всего боится уронить свой престиж и обнаружить невежество… поэтому на всякий случай знает все. Особенно охотно участвует он в любых реорганизациях… Зайдем, посмотришь новое кафе, только на днях открыли, — предложил Рудаков.

— Зайдем.

Степанов с интересом рассматривал на стенах просторного вестибюля мозаичные панно с сюжетами из приискательской жизни. На одном — здоровенный бородатый бродяга, стоя по колено в желтой жиже, держал в высоко поднятой руке огромный золотой самородок.

— Все еще о фарте мечтаем, — усмехнулся Рудаков, поднимаясь по широкой лестнице в зал, уставленный рядами красиво убранных столиков.

Выбрали столик, сели. На все заказы — боржома, виноградного сока, кофе — молодая официантка лаконично отвечала «нет».

— Что же есть? — поинтересовался Рудаков.

— Коньяк, — ответила девушка.

Рудаков вызвал директора. Толстяк извинился и сообщил, что уже послал в гастроном за боржомом. И тут же, защищаясь от рудаковского попрека, принялся с горячностью доказывать, что выполнять план товарооборота он не сможет чаем ценой в три копейки стакан. Вот коньяк — другое дело.

Рудаков повел беседы с другими работниками кафе, а Степанов в это время прохаживался по залу, все любуясь красочными панно, пытавшимися передать романтику геологической разведки.

Когда выбрались на улицу, Сергей Иванович стал рассказывать о новостройках города, показывал, где будут стоять новые здания — строительного института, городской филармонии, кондитерской фабрики, где будет разбит новый сквер, где выроют пруд…

— Как я тебя помню, ты все такой же — всему миру печальник, — проговорил Виталий Петрович.

— Должность у меня такая, как бы тебе сказать… сердечная, — нашел слово Рудаков и молодо рассмеялся. А потом насупился. — Откровенно скажу — тяжело мне достается, нет еще контакта с некоторыми членами бюро горкома. Они меня не всегда понимают, а я их подчас понять не могу. Что-то вроде разговора между глухими получается. Наверное, сказывается инерция прошлого…

Долго шли молча. Сергей Иванович что-то насвистывал и, казалось, забыл о своем спутнике. На улице было пустынно, редкие машины шуршали по асфальту да иногда с визгом тормозили перед светофором.

— Сергей Иванович, — прервал молчание Степанов, — вот ты мне тут рассказывал про свои служебные дела, а как семейные-то?

— Это дела сложные. Их тоже постановлениями не урегулируешь. Мамаша моя — ты ее помнишь?..

— Как же не помнить Варвару Сергеевну?..

— Совсем плоха, полгода в больнице уже.

— Что с ней?

— Куча болезней и, конечно, возраст… Жена все по заграницам мается. Словом, пока бобылем живу. Валька меня беспокоит — учится плохо, футбольный мяч гоняет. Вечерами приходит домой навеселе, компанию стал водить с лоботрясами. А ты по-старому ершишься или убрал колючки? — тепло улыбаясь, спросил Рудаков.

— Успокоился, как смыли клеймо вражьего сына. Ты помнишь, что мой отец, старый чекист, пострадал невинно? Помнишь, как ты передал мне на Южном извещение прокуратуры и сказал: «Ударили по своему»? Ершился я тогда еще и потому, что тоже удара ждал. Спасибо тебе, оберегал меня. Это не забывается.

— Да, трудное время пережили, — задумчиво ответил Сергей Иванович.

Они подошли к пятиэтажному дому. Поднялись на третий этаж, Сергей Иванович отпер ключом дверь. В прихожую вышел русый, с волнистой шевелюрой, паренек. От него попахивало вином. Сергей Иванович молча прошел в столовую. Валентин виновато посмотрел на него и, понурив голову, попытался скрыться в своей комнате.

— Здравствуй, Валя! Ты что, не узнал? — вернул его Степанов. И, взяв за плечи, спросил: — Что с тобой?

— Ничего! Только, прошу вас, не говорите, что я на Южном был пай-мальчик, а теперь стал бякой! — с вызовом ответил Валентин и ушел в свою комнату.

— Смотреть бывает противно, а слушать — и того хуже… — проронил Рудаков, отправляясь с чайником на кухню.