Александр Кузнецов - В синих цветах

— Ну и пусть!!!

— Ой! У меня стекло упало!!

— Сейчас подниму!!

— А я устал! Маша, я устал бегать! Можно, я отдохну! — неожиданно взмолился Федор.

— Есть! — заорал Гурум.

— Ничего подобного! — отрезвила его Маша. — Забыл, что в углу Кроликов нельзя трогать?

— Он все время так жухает!

— Неправда!

— Сама ты жухала!

— Окружай! Окружай его!..

Как промчалась через гвалт Паша, как вбила штепсель от репродуктора в розетку, Сергей не заметил.

Вихрь игры расплющил ее ладони, громыхавшие по дубовому столу палаты.

Потом Паша качнулась, навалилась грудью на стол, захрипела.

— Нишкните все!.. Нишкните!..

Через обрывки дырявой тишины проник из репродуктора в палату голос…

…— вероломно напав… Самолеты бомбили Киев, Одессу, Севастополь… Германские войска вторглись…

На какое-то мгновение Сергею почудилось, что шаткие эти слова произносит не голос из репродуктора, а обвислые губы Паши… Но, присмотревшись, он понял, что Паша лишь повторяет про себя сообщение черного круга.

…— без объявления войны… и перешли государственную границу… фашистская Германия…

— А почем в запрошлом годе в Загорск яблоки возила?

— Так по сорок.

— А у себя?

— Так по тридцать вовсе.

— Ай брали?

— Ну так как…

Неторопливо переговаривались две тетки, примостившись среди мешков, лукошек и корзин, плотно затянутых стершейся клеенкой.

Легко выпорхнув из дремы, Вовка раздвинул выцветшие ресницы, хитровато глянув на Сергея, спросил:

— А ты Генку, старшего Татьяны, помнишь? Заводной такой, с челкой… Слова не говорил, а выцеживал. Чернявый… На нашей платформе ехал…

— Тот, что фантики у всех сразу выиграл? — вспомнил Сергей.

— Ну да! — обрадовался Вовка. — Татьяна на собрании сказала, что он от цинги в сорок втором умер… Так соврала…

Вовка смущенно улыбался, вспоминая.

— Я его два года назад в Караганде, в ресторане встретил. Он меня не узнал, конечно, а я его сразу. Совсем не изменился… Только половина зубов — железные… Ох и костерил же Генка свою маменьку, когда разговорились мы… Оказывается, он от нее из Омска на фронт сбежал. Не доехал, конечно. В пути перехватили — и в детдом. Не сказал там, что мать у него жива. Через два года из детдома утек… Бродяжничал долго. До Алма-Аты добрался. Потом в детскую колонию угодил. Покушал «сахарку» вдоволь. Двадцать восемь лет шоферит уже. Детишек четверо, И все челку носит…

Странно. Та, последняя, Татьяна Юрьевна с вензелями моложавой оранжевой прически, переливчатым набором слепящих медалей на темно-синем костюме из джерси, такая четкая до последней высверкивающеи искры на лацкане жакетки, пребывала между тем в памяти. Сергея в каком-то совершенно беззвучном вакууме, точно кто-то невидимый вырубил, стер все сопутствовавшие ей звуки.

Сергей не услышал ее и в ту минуту, когда Татьяна, видимо, к чему-то призывая, закончила свою пылкую речь, а из зала к ней кинулась заплаканная курсистка, похожая на мультипликационного ослика с громоздким букетом бархатных ярко-розовых гладиолусов. Даже когда Татьяна осела, переломилась в поясе, затряслась в рыданиях, обнимая хрупкую девчонку, Сергей не услышал ни звука…

И еще одна необычность в действиях бывшей медсестры-снайпера удивила, озадачила Сергея в тот день…

Подчиняясь безотчетному наитию, исправно держа дистанцию, Сергей шел по пятам растревоженной стайки курсисток, в центре которой находилась Татьяна Юрьевна. Шел, вдыхая запах свежей краски, по всем переходам, лестницам и коридорам еще пустовавшего, только что отремонтированного санатория…

А привела его Татьяна не на их четвертый этаж, как ждал Сергей, туда, где находилась когда-то его тридцать вторая палата, банная, изоляторы, «чистая» и «грязная» перевязочные, рентгеновский кабинет и кухня… Нет. Они почему-то пришли на третий этаж, Сергею совсем незнакомый…

Между тем Татьяна Юрьевна пустилась в продолжительное путешествие именно по третьему этажу, с трогательным благоговением заглядывая в каждую пустую палату.

Из-за полуприкрытых дверей Сергей видел, как почтительно приостанавливалась Татьяна перед белыми немыми койками, на некоторые даже присаживалась, утирая обильные слезы светло-фиолетовым, прозрачным платочком. Где-то на выходе из четвертой от начала коридора палаты слезы у Татьяны Юрьевны заметно поиссякли.

Надолго задержалась перед дверью с табличкой «Операционная». Наконец решилась, вошла в белокафельный предбанник, опустилась на край покрытой крахмальной простынею кушетки. Что-то зашептала склонившимся к ней девчонкам. Открыла сумку из блестящей оранжевой кожи, извлекла перламутровый очешник…

В просвете тесно сгрудившихся спин Сергей увидел, как качнулись на ладони Татьяны две цепочки. Медная, почти черная, И серебряная — светлая.

Потом Татьяна достала из очешника значок «Ворошиловский стрелок». Старый-старый, с облупившейся эмалью… Положила на кушетку рядом с цепочками. И опять заплакала, уже откровенно, не стыдясь, утирая, размазывая слезы своими крупными ладонями…

— …вот теперь уже потрудней, — совсем близко проверещал хрипловатый ребяческий голосок.

Сергей невольно повернулся. Рядом с Ленкой, засунув руки в карманы джинсовых шорт, стоял сумрачный философ лет пяти.

— Кто над нами вверх ногами? — безукоризненно артикулируя, спросил мальчишка.

Ленка нагло хмыкнула.

— Муха!.. А может быть — комар! А может быть — кузнечик!

Зрачки сумрачного философа потемнели от обиды. И все-таки он выстоял под ударом. Вздохнул, укоризненно глядя прямо в глаза беспардонной девчонке, четко выговорил:

— Загадывай… Твоя очередь…

— Без окон, без дверей — полна горница людей, — не скрывая интеллектуального превосходства, снизошла до малыша Ленка.

Брови мальчишки скорбно поползли вверх. Он укоризненно выдохнул воздух, с гордой убежденностью вымолвил:

— Тыква.

Доконал растерявшуюся Ленку тяжелым взглядом и, повернувшись на каблуках, пошел прочь.

Вовка отрешенно смотрел в окно, на поток плотных, темно-лиловых лупинусов, мчавшихся навстречу поезду…

Сергей перевел взгляд на Ленку. Девчонка, вдумчиво наморщив лоб, трудилась над рисунком, орудуя поочередно голубым и оранжевым карандашами.

Не успел Сергей приподняться, чтобы заглянуть в Ленкин рисунок, как его буквально ослепил блик от карманного зеркальца… Сергей невольно зажмурился.

Девушка, что сидела на скамейке впереди, чуть повернула зеркальце, и солнечный луч исчез. На его месте возник край ухоженного лица и голубой, бездумный, как у манекена, глаз. Девушка старательно подправляла тушь на пышных, загнутых ресницах.