Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Конечно, один бы раз и ему следовало прокатиться...

Лазарька нарочно задерживается и на Соборной площади и на рынке, потом, вздыхая, возвращается на Ямскую. Он переходит улицу, оставляет позади кирху и вступает в узкий тихий переулок. Тонкие тополи выстроились в два ряда, под каждым деревом — круг листьев.

Вот и все. Лютеранский переулок.

Лазарька смотрит на крыльцо, на плотно закрытую дверь, на окна. Нижние окна заклеены цветной бумагой (чтобы нельзя было знать, что там, за стеклами, делается...).

Тишина. Воскресенье. В реальном училище уроков нет. Лазарька знает, когда реалисты приходят и когда уходят. Если бы позволили, он нашел бы и гимнастический зал, и коридор, и класс, в котором решал задачу и писал диктант. Лазарька отлично помнит все. Разве такое дело забывается? Ай-яй-яй...

И все встает вновь.

Местечко. Маленькое. Тихое. Пыльная дорога.

Вот дымящаяся избенка. Звонкие удары плывут навстречу. Отец, согнувшись, держит на коленях, прикрытых мешком, лошадиную ногу и срезает зеленые пластинки. Синяя толстая подкова лежит на кругу, серебристая стертая подковка валяется на земле. Дядька суетится возле отца и подает то клещи, то молоток. Гвозди с плоскими головками и плоским телом лежат в жестянке от монпансье.

— Давай, Панас! — говорит отец, и Панас тянет синюю подкову. — Давай ухнали!

Отец прикладывает подкову к зеленому копыту лошади. Закопченная рука отца наощупь выбирает ухналь и вбивает молотком в копыто. Лошадь пятится назад, но отец крепко держит ее ногу на своем колене. Гвоздь легко вбивается. Одним ударом. Стук — и острый кончик уже торчит из копыта. Раз — и кончик загнут. Одна нога подкована, теперь вторая. Из-под ножа летят сначала заскорузлые потрескавшиеся куски копыта; черный цвет сменяется серым, пластинки становятся тоньше, и вот, как на первой ноге, — зеленое податливое копыто.

«И почему мама не любит, когда я сюда прихожу? — думает Лазарька, поднимая роговую пластинку. — Если бы позволили, я приходил бы каждый день. И уроки успевал делать. Но мама не хочет».

— Ты должен быть доктором! — говорит она.

— Лазарька? — замечает сына кузнец. — Принес папе завтрак?

— Принес.

Лазарька ставит на землю кувшинчик с молоком, кладет кусок хлеба, завернутый в марлю.

— Скажешь мамочке спасибо!

Отец вытирает руки о свой фартук, вынимает красный носовой платок, вытирает лицо, бороду.

— Уроки сделал?

Лазарька смотрит на отца. Лицо заросло волосами, они растут всюду, даже на скулах, черные, густые.

— Сделал.

— А задачи вышли по ответу?

— По ответу.

— И грамматику выучил?

— Выучил.

— И примеры написал?

— Все примеры.

Кузнец поворачивается к Панасу:

— Золото, а не мальчик!

Он осторожно привлекает к себе Лазарьку, щиплет за щеку.

— Ступай домой! Решай задачи вперед. И грамматику учи вперед! Все учи вперед! Скоро экзамены...

Кузница прячется за поворотом улички. Лазарьку охватывает страх перед экзаменами, он летит изо всех сил, поднимая вокруг себя облако пыли. Бежать надо долго. Потом он взбирается на глиняный выступ и стучит в окно. К стеклу прижимается худое лицо сестры Сони. Нос девочки сплющен, он белый и плоский, будто срезанный. Через несколько секунд сестра открывает дверь.

Иногда к глиняной избенке приходил Сережка; занимались они у одного репетитора, только к Сережке репетитор приходил на дом.

Мальчики смотрят друг на друга, будто видятся впервые. Лицо у Лазарьки бесцветное, как у ростков картофеля, проросшего в погребе.

— Здравствуй, Лазарька!

— Здравствуй, Сережка!

— Ты свободен?

— Я должен решать задачи.

— Разве ты не решил?

— Решил.

— Так зачем решать еще раз?

— Я должен решать задачи вперед. Так велит папа. И грамматику вперед. И чтение.

— И зачем учить вперед?

— Надо.

— И ты учишь?

— Учу!

Сережка с восхищением смотрит на Лазарьку, на его курточку из чертовой кожи, на длинные штаны. «Ах, если б мне позволили носить длинные штаны!.. — думает Сережка. — Но нет... Надо выдержать экзамен в реальное училище. Только тогда! Первые длинные штаны!..»

— Пойдем, Лазарька, к нам в сад!

— А мама не будет браниться?

— Мы перелезем через забор...

Мальчики идут по улице. Сережка кажется моложе своего товарища, хотя они однолетки. В саду Лазарька осторожно подбирает яблоко. Гнилая «щечка» покрыта пупырышками. Он откусывает и выплевывает. Остро пахнет вином.

— Брось! Рви с дерева! Берн что хочешь!

Сережка трясет дерево; на головы обоим падают, как крупный град, яблоки. Лазарька отбегает в сторону, Сережка смеется.

— Я придумал штуку! — говорит Сережка таким тоном, что у Лазарьки загораются глаза. — Давай спустимся в колодец...

Лазарька с восхищением смотрит на Сережку. Мальчики идут в дальний угол сада, спускаются вниз, к забору, откуда открывается луг села Троянды. Глубокая тишина. Издали доносится звон наковальни. Звук изменен расстоянием: кажется, что кто-то совсем близко ударяет ножом по пустой бутылке.

— Папа кует! — с гордостью говорит Лазарька.

— Мы потом пойдем в кузницу, да? — спрашивает Сережка. — Мне хочется вбить гвоздь. Вот такой гвоздь в копыто!

— Ухналь?

Сережка не понимает, но уверенно говорит:

— Ухналь!

Низкий сруб давно заброшенного колодца подгнил. Три доски закрывают отверстие. Мальчики ложатся на доски и глядят в щели. Глубоко-глубоко, на дне колодца, светится тусклая вода. Она в паутине, без всякого блеска.

— Ау! Ау! — кричит Сережка.

Глухой гул отдается в срубе. От досок уже посыпалась труха, и по воде пошли первые круги. Они словно из тонкой проволоки.

— Давай спустимся! — предлагает Сережка.

— Зачем?

— А так...

— Что это нам даст? И тут забито.

— А мы сорвем доски!

Сережка хватается за доску, она не поддается, берется Лазарька. Усилие, — и сквозь гнилую доску пролезают головки ржавых гвоздей. Пахнет грибами.

— Как мы туда спустимся? — спрашивает Лазарька.

— На веревке!

— А где мы достанем?

Оба задумываются. Сережка вспоминает, что на «черном дворе» висит белье. Вот бы снять! Но бежать домой далеко.

— У меня — поясок! — говорит Лазарька.

Сережка ложится на борт колодца и заглядывает вниз. Сруб не широк, на бревнах — выступы. Не говоря ни слова, он перекидывает одну ногу, потом другую и повисает над водой.

— Сумасшедший! Сорвешься!

Сережку уже обуял азарт. Он упирается ногами в стенки, запускает руку в щель между бревнами и скрывается под оставшимися досками, перекрывающими сруб сверху.

Лазарька наклоняется и шепчет со всею страстью:

— Вылезай! Утонешь!

Сережка нащупывает новые выступы, опирается носками туфель, шарит руками, цепляется за выступы одними кончиками пальцев и спускается все ниже... У Лазарьки немеет сердце. Тишина нависает над колодцем, и кажется, что за тучу зашло солнце. Лазарьке холодно. Откуда-то доносится голос: