Константин Лагунов - Начнем сначала

В это долгожданное обещание Феликс Макарович окончательно уверовал только тогда, когда на прощальном ужине, благосклонно приняв юбилейный подарок, Станислав Венедиктович вдруг вспомнил, что перед самым отлетом из Москвы сын всучил ему деньги и просил купить на севере «какую-нибудь шубенку».

— Можно тут разжиться подобным товаром?

— Нет! — с напускной жесткостью ответил Феликс Макарович. Потом улыбнулся и договорил: — Купить нельзя. А вот презентовать на добрую память о северных строителях — пожалуйста.

И тут же Голубков принес отменную югославскую дубленку, упаковал ее собственноручно в коробку и положил рядом с дареным телевизором.

За несколько минут до посадки в самолет, доверительно и мягко полуобняв Феликса Макаровича за плечи, высокий столичный гость негромко сказал:

— Надумали мы, Феликс Макарович, всесоюзный эксперимент провернуть…

Будто током прошило Феликса Макаровича: «Вот оно!» Коньячные пары разом улетучились, и он, как великое откровение, ловил каждое слово гостя.

— …Хотим создать экспериментальный трест — стройплощадку. Понимаешь? Трест и больше никаких СМУ и СУ сразу бригады. Напрямую. Оперативность. Экономия. Сокращение аппарата. Ты мужик башковитый. Да и слава не помешает. Подумай. Прикинь. Посчитай неторопливо. Через две-три недели вызовем. Затвердим. И… на всю страну.

Только огромным усилием воли Феликс Макарович сдержал себя: так ему хотелось обнять и расцеловать этого вельможного седого человека. Как верно угадал он тайное и давнее желание Феликса Макаровича. Угадал и поверил в него. Значит, поможет свершить задуманное. «Ради этого… Да что говорить…» И растроганный, благодарный Феликс Макарович все-таки не стерпел и у самого трапа обнял Станислава Венедиктовича, и мужчины крепко расцеловались.

«И вправду: ярче солнце — виднее тень. И тут диалектика? Или закон подлости?» — подумал Феликс Макарович, слушая, как в телефонной трубке дребезжит, вибрирует и рвется взволнованный голос начальника СМУ Ерофеева.

— В-вот пе-ре-передо мной акт р-рев-визии. К-к-кат-тастроф-фа…

— Выпей холодной воды, Ерофеев! Спокойствие и присутствие духа — непременные качества современного руководителя. Где твоя ревизорша?

— Яв-вится после об-беда.

— Неси акт, — приказал Феликс Макарович, взглядывая мельком ва циферблат настенных часов.

Акт действительно был убойным: на два с половиной миллиона рублей приписок, очковтирательства и самой бесстыдной «липы». Дай этому акту ход, Ерофеев сядет на скамью подсудимых, возьмут под сомнение прежние успехи треста, годовой план кубарем… Словом, не дай и не приведи… Да еще накануне долгожданного обещанного Станиславом Венедиктовичем эксперимента.

Ерофеев — невысокий, не старый, но крепко помятый и потертый Севером мужичок в стареньком полосатом костюме, с всклокоченными, коротко стриженными волосами — курил сигарету за сигаретой и не поднимал на управляющего глаз. Это был исполнительный трудяга, который мог по двое суток не спать или мог спать где придется, мог есть что попало и раз в день, мог при нужде взяться за топор, за лом, за рычаги экскаватора или бульдозера, мог встать на кладку, показывал каменщику, как ловчее угол заводить. Словом, это был тот, самый нужный Северу мастеровой, всемогущий и все умеющий руководитель среднего звена, на чьем хребте только и можно было выволочь из болот и вечной мерзлоты город и промысел. С рабочими, прорабами и мастерами у него не бывает конфликтов. А вот с вышестоящими… Ни гибкости. Ни внешности. Ни инстинкта самосохранения. «В колхоз бы ему, председателем. Или директором небольшого патриархального заводика, где все отработано, пригнано, выверено. Ни неожиданных поворотов, ни крутых подъемов, ни спусков… А что бы мы здесь без него? Без таких, как он?.. «Подкинь, Ерофеев, полтораста тысчонок. План горит». И Ерофеев «подкидывал». «Надо вытащить этот объект, Ерофеев. На тебя вся надежда». И Ерофеев «вытаскивал». И никогда не валил беду на чужую голову, не подставлял вышестоящих под удар. И теперь, коли придется, все на себя возьмет и пойдет под суд. Истинно русская душа. Без таких тут взвоешь.. »

Ругать Ерофеева не было никакого смысла. Все его прегрешения с ведома и с благословения. Ну а то, что врать не умел, не мог, а может, и не хотел… — это и минус, и плюс. «И как же черт нанес ревизора именно на него? Навел кто-то? Слепая случайность? Как бы то ни было, мишень выбрана точно. И видно по всему, не сама ревизорша откапывала концы. Кто-то их наружу выставил… Кто?..»

— Давай пообедаем, — дочитав акт, спокойно сказал Феликс Макарович. — На пустое брюхо такое дело не провернешь. Акт оставь. Ревизоршу приведешь ко мне. И исчезнешь.

Понял?

Угрюмо кивнув головой, Ерофеев поднялся и вышел.

Она была молода, пышнотела, с высоко взбитыми, изысканно небрежно уложенными волосами и неправдоподобно яркими, будто искрящимися и все время ускользающими глазищами. Особенно поразило Феликса Макаровича лицо Девайкиной: гладкое, без единой ненужной морщинки и складочки. Молодое, румяное, чуть-чуть подсмугленное загаром. «Ого!» — изумился мысленно он, вставая и выходя из-за стола навстречу ревизорше.

— Здравствуйте, Феликс Макарович, — величаво плавным жестом подала нежную, обихоженную руку, дважды слегка кивнув при этом головой, улыбаясь сочным ртом и сверкая глазами.

— Рад видеть вас, Марьяна Васильевна, — с неподдельным шалым восторгом загремел Феликс Макарович и, бережно взяв ее руку, поцеловал дважды и, не выпуская тонкопалой точеной кисти, провел женщину к креслу подле небольшого журнального столика, усадил и тут же уселся напротив.

— Что вы меня разглядываете? — с кокетливым наигранным смущением спросила Девайкина, поправляя на плече ремень большой модной сумки.

— Никогда не думал, что такая очаровательная женщина может быть ревизором.

— И я не предполагала встретить столь галантного и респектабельного мужчину в кресле управляющего стройтрестом.

Удивительно улыбалась она: сверкали полуприщуренные глаза, чуть подрагивали, то расходясь, то вновь сбегаясь, полные губы, и холеное, живое, красивое лицо словно бы расцветало, распускалось ослепительно ярким, весенним бутоном. «Вот черт. Ну и баба! Осколок молнии», — думал Феликс Макарович, чувствуя, как занимается в нем давно незнаемое неукротимое и жаркое желание понравиться, покорить и овладеть. Все эти «невесты», которых поставляли на его вечеринки исполнительные и угодливые трестовские нахлебники, при всей их красе (попадали и такие), кажущейся целомудренности и нежности принадлежали ему еще до того, как он их увидел. Эта же вельможная красавица была не только от него не зависима, но еще и держала в руке кнут, которым в любой миг могла его огреть. Надо было сперва исхитриться и вынуть кнут из этой нежной руки, потом очаровать и покорить. Покорить! Ах, какое несравнимое наслаждение дарит, как взбадривает и возбуждает духовное единоборство с такой вот сильной и красивой женщиной. В этом захватывающем дух поединке нужно быть одновременно Талейраном и Дон-Кихотом, Дон-Жуаном и Иванушкой-дурачком…