Константин Лагунов - Начнем сначала

— Неужели днем самолета не было? — прицепилась Марфа, задетая за живое дочерниной непочтительностью.

— Господи. Был. Ну и что? Нам с Раей захотелось ночью. Имеем мы хоть в этом право выбора.

— Имеешь. Имеешь. Чемодан-то уложила?

— Иди спи, ма.

— Невежа, — незлобиво проговорила Марфа и пошла в спальню, бормоча: — Пятнадцать лет проучили. И библиотека, и пианино, одних пластинок да пленок целый шкаф. А с матерью раз в неделю поговорить недосуг…

Ворчала на Лену, а сердилась на Максима, который мог бы и не колобродить ночью, а приехать завтра днем. Да и что за неволя трястись по зимнику, когда есть вертолеты?

Неторопливо облачилась в длинную ситцевую рубашку и прочно уселась на мягкий пуфик перед зеркалами трельяжа. Сразу из трех зеркал глянуло на нее красивое, чуточку усталое лицо со следами еще нерастаявшей обиды. Вот как. Казалось, пролетела мимо ушей болтовня дочери, — ан нет, зацепила, видно, и больно. «С отцом так не разговаривает. Взаимопонимание. Образованные. А я что?.. Семилетка в деревне». Полыхнула обида на Лену. Вот уж с кем повозились. Хиленькой родилась, болезненной, а тут постоянные скитания по стройкам, нехватка молока, фруктов и овощей, плохое медицинское наблюдение… Вечно простывала, переболела всеми детскими болезнями. Сколько хлопот и тревог. И так до четырнадцати лет, пока не увлеклась коньками…

Взгляд Марфы скользнул по шеренге баночек с кремами, и тут же погасли мысли о дочери: пора делать питательную маску для лица, а какую. Долго перебирала баночки, развинчивала, нюхала, снова закрывала, наконец, решила — медовую. Заскользили пальцы по лицу, нанося на кожу тонкий слой ароматного меда.

Обычно она засыпала сразу, спала крепко, поднималась с постели бодрой и свежей. Но в эту ночь и засыпала медленно, и спала плохо. Сперва беспокоилась, чтоб Лена не опоздала на самолет, а когда та наконец уехала, на Марфу вдруг наплыла непонятная, смутная тревога. «Что-то случилось… — Ворохнулось недоброе предчувствие, и сразу кольнуло в сердце. — Максим…» А что с ним? Не предполагала. И это неведение лишь усиливало, углубляло тревогу, делая ее нестерпимой. Даже во сне беспокойство не покидало Марфу, и оттого сон был некрепким. Она слышала, как приходил в спальню Арго, укладывался в специально поставленное для него кресло. Немного полежав, спрыгивал на пол и снова уходил, потом возвращался, но опять ненадолго, и так всю ночь. Когда же на рассвете Арго резко скакнул на пол и, радостно повизгивая, помчался в прихожую, Марфа заспешила следом. Прижав нос к дверной щели, Арго громко втянул воздух и по-комариному тоненько запищал. Не ожидая звонка, Марфа отворила дверь. Пес пулей перелетел лестничную площадку и покатился вниз по лестнице. По радостному лаю Марфа поняла: пришел Максим.

Он не поздоровался, даже не глянул на нее. Не раздеваясь, сразу прошел в свой кабинет.

Ошеломленная Марфа влетела следом.

— Что случилось?.. Авария?..

— Никаких аварий, — негромко и отрешенно ответил он, поворотясь лицом к окну.

Что-то он недоговаривал, очень важное и крайне неприятное, может быть, даже гибельное для нее, и, почуяв это, Марфа не стала больше выспрашивать, сказала только:

— Зачем надо было ночью ехать? Мало тебе дня…

— Я был у женщины, Марфа, — клокочущим, гортанным голосом медленно и отчужденно выговорил Максим и вдруг повернулся к ней, и она увидела широко распахнутые глаза и в них свое отражение.

— У какой женщины? — еле выговорила она разбухшим, затвердевшим языком, запоздало понимая ненужность и нелепость вопроса.

— Какая разница, — раздраженно и тяжеловесно ответил он. — Важно, что я ее люблю…

Позвонил из Москвы министерский друг: жди высоких гостей, сам Станислав Венедиктович пожалует. Телефонная трубка еще не остыла от прикосновения мясистой жаркой ладони Феликса Макаровича, а перед ним уже сидел Голубков, настороженно ловя и взгляд, и каждое слово своего начальника.

— Станислав Венедиктович прилетит. Думаю, в конце недели…

— Значит, баньку на субботу, — высказал свою догадливость Голубков. — Бассейн отремонтировали. Вчера заполнили. Люкс высшей категории…

— Лично проверь. Все своими руками и глазами.

— Не впервой, Феликс Макарович.

— Что он будет смотреть, какими вопросами заниматься — его дело. Пути и помыслы начальства неисповедимы, и тут мы — руки по швам. А питание, быт, отдых — это уж наша область, наша инициатива…

И опять, выказывая свое усердие и сообразительность, Голубков поперед батьки высунулся:

— Станислав Венедиктович рыбалку страсть как любит. Вот на воскресенье и устроим подледный лов на Круглом озере. Избушка наша в порядке. Костюмы и снасти ждут…

— Молодец, Голубков, — поощрил наконец рвение своего заместителя Феликс Макарович.

На хитром скуластом лице Голубкова отчетливо проступили не видимые доселе черточки самодовольства и тут же вновь исчезли, растворились, стертые выражением озабоченности, и, будто вспомнив что-то крайне важное и неотложное, Голубков вдруг привстал с явным намерением сорваться и бежать и в то же время не срывался и не бежал, удерживаемый на месте какой-то неведомой силой. Ему нужен был разрешающий сигнал начальства: взглядом, бровью, словом или рукой, но сигнала не было, и Голубков застыл, как бегун на стартовой полосе после команды «внимание!».

Неловкую позу, в какой замер, ожидая команду, Голубков, Феликс Макарович давно приметил, но сделал вид, что не замечает, и долго разминал сигарету, неспешно прикуривал, медленно и упоенно затягивался. Наконец, глянул на Голубкова, который стоял на полусогнутых и еле удерживал равновесие, опираясь руками о подлокотники кресла.

— Вот еще что… Двадцать девятого у Станислава Венедиктовича день рождения. До этого времени он, конечно, не дотянет, укатит в родную столицу… Но…

— Понимаю, — с готовностью откликнулся Голубков и встал. — Что-нибудь вроде…

— Никаких вроде, — жестко отсек Феликс Макарович попытку подчиненного самостоятельно и с наскоку решать такие важные вопросы. — Цветной портативный телевизор «Юность». Ну и коробку с сибирскими разносолами к юбилейному столу.

— Понял, Феликс Макарович.

— Телевизор держи при себе, вручим на прощальном ужине. Остальное прямо к самолету.

— Понял, Феликс Макарович.

— Бывай, Голубков…

Феликс Макарович всегда радовался высоким гостям, хотя и хлопот, и расходов с ними бывало немало. Зато и выгоды очевидные. Завязывались дружеские узелки, которые всегда прочней, и гибче, и надежней деловых привязанностей. Нащупав чувствительную струну высокопоставленного гостя и неприметно, и ловко затрагивая ее, можно было много деловых вопросов решить походя, за чашкой кофе, за рюмкой коньяка, подле костра или жаркой печурки в охотничьем домике. И хотя Станислав Венедиктович оказался въедливым, взыскательным и знающим строителем, обнаружил немало прорех и недоделок в огромном и сложном хозяйстве заполярного строительного треста, крепко потрепал нервы и Феликсу Макаровичу, и другим главным специалистам, и начальникам управлений, зато и насулил немало, и кое-что уже предрешил, а главное, пообещал в будущем поддержку и благорасположение.