Владислав Гравишкис - Собольск-13

— Вот он, наш дом! — обрадовался Андрей Сергеевич. — Узнал я-таки его. Вижу на окнах шторки: значит, квартиры? Наверное, начальство живет?

— Нет. Нашли другое применение.

Они смотрели на большой дом с широким мезонином, стоявший по ту сторону плотины, на пригорке. Андрей Сергеевич заметил его давно и, разглядывая, пытался припомнить, которое же из пяти окон мезонина было окном его комнаты.

Сам того за собой не замечая, Андрей Сергеевич заторопился. Из последних сил заспешил скорее дойти до дома.

В высокую и жесткую траву пригорка словно врезана щель пешеходной тропы. Она начиналась у крохотной боковой проходной завода и вела прямо к дому мельника. Громаднейшие тополя зеленым шатром накрыли и сам дом и волейбольную площадку перед его окнами. Росли ли деревья, когда он бегал здесь мальчишкой? Кажется, росли. Или нет, не было. Кому их было садить? Отец не очень-то любил пустые траты. Деревья посадили новые хозяева дома. И вот — выросли. Да как выросли!

Почему-то там, на Дальнем Востоке, дом представлялся воображению ослепительно зеленым. Зеленая крыша, бирюзового цвета стены, изумрудно-яркие рамы, наличники, карнизы. А он совсем не зеленый. Крыша бурая, стены серые, все остальное — бесцветное, белесое. Перекрашено? Или время поработало?

Впрочем, не в этом дело. Крыльцо. Чисто вымыто, дощатое. Было ли оно? Кажется, вход в дом был откуда-то с другой стороны. Да, да, здесь был парадный вход, он открывался только тогда, когда к отцу съезжались гости — обычно на второй день рождества или пасхи. Кругом дома с утра и до глубокой ночи стояли кошевки, из окон неслись песни и топот. Пьяненький отец сажал Андрюшу на колени, гладил и целовал, от него густо пахло вином и табаком.

Что за глупости лезут в голову! Присесть бы на ступеньки парадного, успокоиться, подумать, перебрать в памяти… Но не присядешь, нет. Не один. С крыльца смотрит на него какая-то пожилая женщина. Дежурная? Почему дежурная? Вот как — в доме общежитие. Девчата живут. Их нет дома, они еще на работе…

Дежурная не скрывала тревоги и волнения: начальство пожаловало. Не решалась спросить, зачем пришли, но приготовилась сопровождать.

Владлен попытался ее отослать:

— Вы свободны, Звонарева. Мы одни походим по общежитию.

Ему хотелось, чтобы Потанину было хорошо. Пусть человек побродит по родному дому, в котором не был столько лет. Повспоминает. Поразмышляет. Ведь у него, как говорится, встреча с детством. Но Звонарева — себе на уме. Тотчас обиженно поджала губы:

— Нет уж, Владлен Петрович, вы меня не отсылайте. Я с вами. Вдруг что-нибудь приметите, а я и знать не буду. Я с вами.

Она ничего не понимала, эта Звонарева, да и не могла понять, потому что не знала, кто пришел в ее общежитие. Владлен сказал:

— Хорошо. В таком случае мы с вами посидим на крыльце и поговорим о всех ваших делах. Идите, Андрей Сергеич!

Входя в дом, Андрей Сергеевич услышал, как дежурная тревожно-любопытным шепотом спрашивала:

— Кто это, Владлен Петрович? Поди, из самого горкома?

— Потанин, Андрей Сергеевич… Нет, не из горкома. Он здешний, родился в этом доме, вот и приехал посмотреть…

— А-а! — протянула Звонарева и замолчала, соображая, что к чему.

Андрей Сергеевич ходил по комнатам девичьего общежития. Чистеньким, хорошо прибранным комнатам. Раньше они назывались господскими. Без дела находиться здесь прислуге запрещалось. Это были как бы люди низшего сорта…

Комнаты уже не те. Все перепланировано и переделано, заново построено и перегорожено. Ряды кроватей, белые тумбочки. Веер карточек над изголовьем. Бравый морячок, вытянувшись в струнку, смотрел прямо в глаза. Суженый и желанный, здесь его верно ждут. На тумбочках — стопки общих тетрадей и пачки книг, почти все учебники. Флаконы фиолетовых чернил для авторучек рядом с флаконами духов. За кровать в уголок составлены свитки чертежей из ватмана, какие-то электрические схемы.

На одной из тетрадей каллиграфическим почерком выведено: «Вечерний техникум завода «Электрика». Учащаяся Юлия Светлакова. Электротехнические измерения и приборы». Да, без техникума на таком производстве не обойтись, нужны свои, местные кадры. И почему-то припомнился тот, пчеловод, с которым встретился на горе; задать бы ему вопрос: какая другая система, кроме социалистической, может осуществить такую широкую подготовку нужных кадров? Дурак ты, пчеловод, и больше ничего!..

Андрей Сергеевич стал определять, где какая комната была здесь раньше. Зачем — он и сам не знал. Хотелось пояснее представить себе, как все выглядело в детстве. Эта вот похожа на гостиную. Точно — здесь была гостиная. Значит, рядом — столовая. Андрей Сергеевич стремительно пошел к открытой двери и даже вздрогнул, увидев посреди комнаты накрытый белой скатертью длинный стол. Их чайный стол. Внезапно он услышал звякание посуды, свист кенаря. Сухо кашлял в своем кабинете отец. Заскрипела лестница — из мезонина, из своей комнаты спускался вниз Дмитрий. Подошел к клетке с кенарем, постучал пальцем по решетке и пустил в птицу густую струю дыма. Забился в угол желтый комок…

Все увиделось так явственно, что Андрей Сергеевич сделал ладонями отталкивающие движения, как бы желая отодвинуть от себя видения. Словно просыпаясь, сквозь гул в ушах он услышал, как дежурная жаловалась Соловьеву:

— Титан у меня совсем распорухался, Владлен Петрович. Никак ремонтника не пришлют. Девчонок чаем поить — чистое мучение. Пособили бы как-нибудь…

— Хорошо. Я позвоню Холодецкому.

— И насчет стирки еще пожалуюсь, Владлен Петрович. Совсем никудышно стирают: белье серое, непроглаженное. Девчонки обижаются, а которые так перестирывают даже…

— Стирка — вопрос серьезный, больница тоже жалуется. Сейчас я вам ничего не обещаю, а будем на бюро коммунальников слушать — непременно учтем ваше замечание…

Наконец-то! Андрей Сергеевич нашел лестницу на мезонин и уже не слышал, о чем говорили Соловьев и Звонарева, по скрипучим ступеням поднимался наверх. Вот и дверь в его комнату. Он открыл ее и вошел. Три кровати были поставлены у стен, а перед окном был стол, так же, как внизу, уставленный стопками общих тетрадей и учебников.

Потанин подошел к окну и выглянул. Видна была конюшня, та самая, около которой Филя рассказывал прислуге о трагедии на старой шахте. Здание так и осталось конюшней — белобрысый молодой парень в красной армейской безрукавке, должно быть, недавно демобилизованный, чистил крутобокую буланую лошадь. Лошадь хватала губами его голое плечо, и парень кричал что-то сердито-ласковое. Точь-в-точь как Филя полвека тому назад. Но то, что на заводе еще имелись лошади, тоже почему-то было неожиданностью…