Владислав Гравишкис - Собольск-13

— Меня? Не ошиблись? Что-то не так…

— Все так. Владлен Петрович просил. Пожалуйста, не задерживайтесь. Вас ждут.

Ждут? Что он еще там придумал?

Так вот: Андрей Сергеевич стоял на трибуне ярко освещенной сцены. Ему все еще не верилось, что это он, а не кто-нибудь другой стоит здесь. И что это он, а не кто-то другой рассказывает о прошлом здешних мест. И это его, а не кого-нибудь другого слушает молодежь. Слет ударников коммунистического труда. Потомок бывшего владельца этих мест выступает перед ударниками коммунистического труда. Необыкновенно, не правда ли?

Когда Андрей Сергеевич пришел во Дворец культуры, Владлен увлек его в кабинет директора и сказал, что он тут посоветовался с товарищами, и они решили предоставить ему минут двадцать-тридцать времени для рассказа о прошлом этих мест.

— Живем здесь и почти ничего не знаем, как было все раньше, как тут жили люди.

Андрея Сергеевича удивило предложение. Он полушутя, полусерьезно спросил, почему именно его, сына капиталиста, нужно выпускать на трибуну слета?

Владлен как будто даже немного рассердился:

— А вы не считаете, что излишне кокетничаете своим происхождением? Теперь-то вы ведь не капиталист, и даже, насколько знаю, не тунеядец и не стяжатель. Короче говоря, пятнадцать минут на подготовку, собирайтесь с мыслями — и на трибуну.

— Но о чем же я должен рассказывать? Мне было всего двенадцать лет, многого не помню, многого не знал.

— Того, что знаете, вполне достаточно для сопоставления. У меня в кабинете вы отлично сопоставляли прошлое и настоящее. Помните?

— Стоит ли, Владлен Петрович?

— Очень даже стоит. Всему заводу известно, что приехал сын бывшего хозяина. И мы его не покажем народу? Умно ли будет, Андрей Сергеич? Сами того не подозревая, вы являетесь свидетелем тех социальных перемен, которые произошли за время революции.

— Уж если свидетель, тогда, что же, приходится соглашаться.

Но Андрей Сергеевич не послушался Владлена, не стал собираться с мыслями и даже не сделал себе наброска выступления: не хотелось, да и не было под рукой ни бумаги, ни карандаша. Все время просидел за кулисами в каком-то древнем, потертом, но очень удобном кресле. Все разгадывал, а не из отцовского ли оно кабинета, и никак не мог припомнить, было ли там что-нибудь подобное или не было.

А когда вышел на трибуну, пожалел бесполезно потраченные минуты. Перед ним в партере, амфитеатре и на балконе откровенным любопытством светились сотни молодых лиц. Неподалеку в ложе были и пожилые люди. Узнал среди них и хозяйку гостиницы — Евдокию Терентьевну. И Андрею Сергеевичу захотелось сказать что-нибудь действительно большое, важное.

Покашляв, он сказал, что приглашение выступить на слете получил полчаса назад. Подготовиться не успел и говорить, вероятно, будет сумбурно. Он даже не знает, с чего начать…

— Ничего! — подсказал ободряюще светловолосый паренек из третьего ряда. — Вы с Адама…

— С Адама, так с Адама, — тотчас согласился Андрей Сергеевич, как-то сразу обретя нужное спокойствие. — Под Адамом, я полагаю, подразумевается мое детство.

Он начал с детства: какая была семья, как жили. Слушали внимательно, и Андрей Сергеевич подивился проницательности Владлена: все, что говорил, было этим ребятам и девчатам внове. Рассказал, какие мысли пришли ему в голову, когда он бродил по родному дому, в котором сейчас живут заводские девушки. Ведь вот же, было время, когда в этот дом не допускалось так называемое простонародье. Так сказать, дискриминация…

И он все никак не мог понять, почему. Кто и по какому праву так разделил людей?

Он даже разволновался и с горячностью, возможно, излишней, стал возмущаться несправедливостью, царившей во время оно. И хоть бы господа чем-то отличались от простонародья, кровь была бы у них голубая, что ли! Ограниченные, тупые, грубые и жестокие люди. Пришел на ум волостной атаман, приезжавший к ним в дом и рассуждавший об истреблении людей, как дезинфектор рассуждает об уничтожении клопов: он рассказал о нем; рассказал о брате, отдавшем команду уничтожить девяносто шесть башкаринских рабочих и сбросить в старую шахту; о нежданной подлости отца, бросившего его в Красноярске на произвол судьбы. Такие люди, такие отношения — порождение строя. И тут ничего нельзя было поделать, потому что беспощадность и жестокость были закономерны; без них тот строй не мог бы существовать…

Это, так сказать, со стороны моральной. С деловой стороны, правящие классы и люди тоже были далеки от совершенства. Отец учился в коммерческом училище, а что он знал? Когда строили паровую мельницу, он, мальчишка, своими ушами слышал, как смеялись над отцом каменщики, плотники, механики: не знал отец, как стены кладут, как рамы вяжут, как машины работают. Деньги считать умел, верно: до ночи сидел в кабинете, считал и пересчитывал свои капиталы. Капиталы, капиталы…

Андрей Сергеевич кивнул в сторону Соловьева: он уже рассказывал Владлену Петровичу, какое потрясающее впечатление произвел на него завод. Он даже гордится им, честное слово, и жалеет, что не принимал участия в его строительстве: такой умный, хорошо организованный, богато оснащенный завод. Чувствуется мощь и сила государства, создавшего его. Такой завод не был бы под силу отцу и его капиталам.

Помнится, сколько было разговоров, когда начали строить паровую мельницу. Отец привозил каких-то банковских служащих, угощал и одаривал их, чтобы помогли получить кредиты: своих капиталов не хватало. А вы ведь видели, что это за сооружение, старая мельница. Сейчас построить такое зданьице нашей строительной индустрии ровным счетом ничего не стоит. А тогда для частного собственника это было колоссальное по масштабам дело. Когда вдумаешься — сразу видишь, какой он был слабый, хилый и просто неразумно устроенный старый мир…

— Вот, пожалуй, и все, что я могу вам рассказать, товарищи, — закончил он и оглянулся на Владлена. — Если будут вопросы, я отвечу.

— Уже? — удивился Владлен. — Так немного? Ну что же, и на этом спасибо!

Он легонько поаплодировал, и тотчас зал загремел аплодисментами.

— Так есть у кого-нибудь вопросы к Андрею Сергеичу?

Оба сразу, и Владлен, и Андрей Сергеевич, увидели вскинутую вверх руку. Там сидела бригада Юли Светлаковой и уже давно перешептывалась.

— Что такое, Юля?

— Вопрос, Владлен Петрович.

Юля встала и смотрела на секретаря парткома озабоченно и деловито. Владлен не ждал вопросов от молодежи. Скорее их должны были задать пожилые, которые набились в боковые ложи и слушали выступление Потанина с немалым интересом: им все эти дела были ближе.

Владлен секунду-другую помедлил, вглядываясь в Юлию и словно пытаясь прочесть, что за вопрос решила задать девушка.