Григорий Тютюнник - Водоворот

Олена грустно взглянула на нее и ничего не ответила. Когда подходили ко двору Гната Ревы, шепнула:

— Когда вас будут бить, закрывайте голову руками.

Во дворе было пусто. В сухой картофельной ботве рылись куры, в саду стоял привязанный к дереву теленок. Увидев чужих, он замычал и доверчиво уставился на людей. Из будки вылез щенок, залаял, потом завилял хвостиком. Джмелик отбросил щенка сапогом, он шмыгнул в будку и тихонько заскулил. Через двор была протянута веревка, на которой сушилась выстиранная одежда: штанишки и рубашка мальчишки-подростка да голубенькое платьице девочки. Всюду чувствуется хозяйская рука. И вправду, кто же не знает в Трояновке доброй, приветливой и веселой председательши Насти, которая считалась в селе лучшей мазальщицей? Кто не слышал ее голосистых песен на свадьбах и колхозных праздниках? Кто только не звал ее кумой и чьему ребенку не стригла она головку в первую годовщину со дня рождения? Все знали ее, и никому она не сделала ничего дурного…

Джмелики поставили Юлю и Олену под стеной сарая, сняли ружья и отошли на несколько шагов. Олена побледнела, а Юля, продолжая улыбаться, притопывала туфелькой, слегка жавшей ногу, и поправляла волосы, которые то и дело развевал ветер.

— Не вздумайте удирать,— строго сказал Андрий и похлопал рукой по черному стволу винтовки.— Немецкая, бьет без промаха.

Юля снова усмехнулась и вынула из сумочки зеркальце: улыбка казалась чужой, растерянной и жалкой. Олена была суровой, глаза устремлены на дверь хаты, за которой скрылись староста с Гошкой. Юля заметила, что полицаи тоже смотрят на хату и что лица у них настороженные и хищные. Из хаты никто не выходил, и оттуда не доносилось ни единого звука. Все, замерев, продолжали глядеть на двери. Юля, чтобы не натрудить ноги, уселась на дровянках. Андрий злобно ощерился и заорал, чтобы она сейчас же встала. Его перекошенное от злости лицо и грубый окрик поразили Юлю, и она встала, так как он стремительно кинулся к ней с винтовкой, и у нее похолодело в груди при мысли, что он и в самом деле мог ее ударить. Вдруг в хате что-то грохнуло, зазвенела разбитая посуда, и Гошка, топая сапогами по крыльцу, выволок за косы окровавленную женщину. Она была без сознания, пятки гулко стучали по ступеням. Гошка пропахал ими борозды в песке и бросил женщину на траву. Несчастная повалилась на бок, поджав под себя руку и ногу; голова ее глухо ударилась о землю. Гошка стоял, вытирая пот со лба, и тупо глядел на свою жертву. Правая рука его была искусана и кровоточила; он размазал кровь вместе с потом по лицу, потом вытер ладони о мундир, как мясник, и вынул из нагрудного кармана немецкую сигарету. Закурил, по-бычьи засопев, вытолкнул из широких ноздрей две струйки дыма, пнул в бок свою жертву и, убедившись, что она в беспамятстве, сел на колодезный сруб.

Не обращая ни на кого внимания, он то и дело поглядывал на двери, ожидая, когда выйдет Тадик. Так прошло минут десять, и все это время Гошка сидел неподвижно. Только скрипнули двери, он вскочил и пошел навстречу Тадику, который, стоя на крыльце, стряхивал с черного измятого костюма пух.

— Ну, как? — спросил Тадик, кивнув на женщину, которая неподвижно лежала на траве.

— Еще дышит.

— Оттащи ее подальше и можешь делать свое дело.

Гошка радостно кинулся к полуживой женщине, схватил за косы, поволок в сад и махнул Джмеликам рукой. Те потащили Олену к старосте.

— Где муж? — спросил Тадик, положив руки на набалдашник трости.

— Там, где все.

— Ты знаешь, что он тоже помог отправить на тот свет моего отца и мать?

— Знаю.

Тадик, размахнувшись, ударил Олену рукоятью по голове. Олена пошатнулась, но не упала. Тогда Андрий стеганул ее арапником. Олена прикрыла руками голову. Лоскутья кофты летели со спины, а она все стояла. Кто-то ударил ее по голове, и она почувствовала, что падает. Юля стояла у сарая, широко раскрыв глаза, бледная как полотно. На лице ее застыла гипсовая улыбка. Когда подошел Гошка, она не перестала улыбаться — побелевшие губы ее одеревенели.

— Ах вы ж гады! — крикнула Юля и бросилась на Гошку.

Он больно схватил ее за руку и одним рывком швырнул в сарай на темные пеньки, грудой сваленные в углу. Юля вскрикнула от боли. Гошка шагнул к ней, скаля зубы. Юля изо всех сил швырнула в него поленом, стремглав вылетела из сарая и увидела немцев. Их было четверо: офицер и три солдата. Платье у нее на груди было разорвано.

— Что случилось? — поинтересовался офицер.

— Меня хотели изнасиловать.

— Кто?

Юля показала на Гошку. Офицер засмеялся. Хохотнули и солдаты. Офицер потрогал черные лоскутья на Юлиной груди.

— Кто вы такая?

— Жена советского командира.

— Гут. Садитесь в машину.

Он усмехнулся и потрепал Юлю ладонью по щеке. Затем подошел к Гошке, внимательно оглядел его, не спеша натянул лайковую перчатку и вдруг треснул Гошку по морде. Гошка — ничего, только носом шмыгнул. Офицер, посвистывая, прошелся по двору, поглядел на замученных женщин, еще раз сказал «гут», сел в машину и уехал.

После его отъезда каратели тоже ушли со двора. Все были довольны, один Гошка плелся понурив голову. Тадик терпеливо объяснял:

— Тебе дали по сопатке за дело, и ты не обижайся, а еще спасибо скажи. Кто же появляется перед офицером в таком виде. Да у них знаешь какая дисциплина? У них за это в карцер сажают. Это тебе еще повезло…

— А на меня так глянул,— ну, думаю, съест, а он прошел мимо и ничего не сказал. На мне хоть и вышитая рубашка, а пуговицы все застегнуты. Я порядок знаю,— хвалился Андрий.

— А ту кобылку в комендатуру взяли. Как бы, хлопцы, нам за нее не влетело.

— А при чем тут мы? Совпартактив, значит — убивай. За это никто ничего не скажет. И вообще, что за паника. Басмачи, вперед, на Бухару! — Тадик потряс термосом, в котором булькал самогон.

Придя в себя, Олена некоторое время лежала, не поднимая головы и ожидая новых ударов. Но ударов не было. Тогда она осторожно подняла голову, стала осматриваться. Сперва перед ее глазами висела мелкая сетка, которая застилала все, как в предрассветном тумане. Потом сетка начала рассеиваться. Олена села, оперлась руками о землю и уже ясно увидела пустой двор. Хотела подняться на ноги, но сильно болела спина. На четвереньках она поползла к колодцу.

Держась за бревна, поднялась и, налегая грудью на корыто, потянулась губами к воде.

Губы запеклись и не раскрывались. Она долго отмачивала их в воде. Пила жадно, не переводя дыхания. Потом опустила голову в корыто и долго стояла на четвереньках, чувствуя, как кровь отливает от головы и становится немного легче. Отцепив ведро, шатаясь, побрела к Насте. Та долго смотрела на Олену, силясь что-то сказать, но язык почернел и распух, и она не могла им пошевелить. Из горла вместо слов вырывалось клокотанье. Олена набрала пригоршню воды и поднесла Насте, чтобы она напилась. Настя отхлебнула два глотка и глазами показала на хату.