Василий Золотов - Меж крутых бережков

«Шалопутная!» — припомнив слова матери, горько улыбнулась Наташа. Так она сидела долго, пока на востоке не обозначилась узкая полоска зари; над рекой пошел густой туман, оставляя косматые клочья на прибрежных кустах. Наташа сбросила одежду и, распустив косы, погрузилась в холодную воду. Сердце зашлось, но тут же чувство невыразимого наслаждения охватило ее. Было жутко и весело. Она плыла все дальше и дальше и, наконец, перевернувшись на спину, подставила лицо первым лучам восходящего солнца.

Накупавшись досыта, Наташа вышла на берег. Угнетенное состояние сняло как рукой. Она снова чувствовала себя счастливой. Дрожа от холода, Наташа никак не могла надеть тапочки и вдруг услышала голос матери, поднявшейся в такую рань, чтобы идти на ферму.

— Наташка, сумасшедшая, что это такое ты опять надумала?

Наташа побежала навстречу ей, смеясь, стараясь согреться.

— Кровь молодая, горячая в тебе бунтует, вот что, да ведь простудиться можно — гляди, сентябрь уж, — говорила, подходя к ней, Матрена.

— Мамочка, не сердись, хорошая моя! Я сейчас забегу на конюшню, может, Воронок там стоит, а потом к председателю!

— А к председателю-то зачем?..

Наташа не ответила.

Наташа, усталая и замерзшая, сидела на возу сена, размышляла о себе и о своих делах. После собрания вызвалась она поехать с трактористами в дальние луга за сеном. Дорога была как дорога, а тут — на́ тебе! На Кутуковой горе воз накренился, и левая боковина, плохо утянутая веревками, вдруг развалилась. Лешка Седов притормозил трактор, вышел из кабины и на чем свет стоит начал пушить Федю и Наташу за то, что так плохо, «не по-людски» уложили сено. «Черти безрукие!» — разорялся Лешка.

А она вначале вообще ничего не могла понять. Скатившись вместе с сеном под откос, перепуганная, едва вылезла наверх и никак не разберется, в чем дело. А тут еще Лешка со своей руганью.

— Что случилось, Леша?

— А ну вас к лешему! Где глаза-то были у вас? Другие как люди, а вы…

— А что мы-то? Подожди орать, оглушил прямо. Что же ты раньше смотрел, знал ведь — я первый раз еду. Не то что воз навить, за волокушей и то не ходила. Взял бы да и показал, как надо, а то сразу на стенку лезет!

Тракторист безнадежно махнул рукой и направился к приближавшемуся возу.

Федя взял вилы и начал укладывать сено. Наташа тоже было потянулась к вилам, но Федя сказал:

— Ты давай-ка наверх, утаптывай хорошенько, а я буду подавать.

Сперва все ладилось. Федя подбрасывал ей охапку сена, она принимала, клала на угол воза или в середину, и, пока Федя подавал следующую охапку, Наташа хорошенько утаптывала первую.

Потом пришли ребята с других возов и начали подшучивать. Федю почему-то не задевали, будто он и ни при чем тут, а все больше в Наташин огород кидали камешки:

— Это тебе не барыню плясать! — говорил какой-нибудь парень, заложив руки в карманы и гоняя из одного угла губ в другой папироску.

— А вам бы только лясы точить, — огрызалась Наташа.

— Поработай, поработай, узнаешь, как вилы держать!

Федя несколько минут слушал, не вытерпел и — к балагурам:

— Еще хоть одно слово, имейте в виду…

Ребята ухмыльнулись, окурки — под каблук и один за другим взялись за дело. Наташа едва успевала принимать сено. Временами опять вспыхивали шутки, кто-нибудь начинал «травить баланду», тогда Федя, сверкнув глазами, так отчитывал доморощенного остряка, что тот в другой раз уже не решался вымолвить ни слова.

Каким благодарным чувством наполнялась в эту минуту душа Наташи. Тихий этот Федя, а затронь только… от одного его взгляда делался кротким и совсем не страшным любой микулинский сорвиголова. Кулачищи-то — шутка ли! В порошок сотрет, задень лишь… С таким лучше не связываться.

Сено подобрали, уложили. Воз увязывали Федя с Лешкой. Теперь хоть до Москвы крой — не развалится. Федя шел с ребятами следом за возом, курил и о чем-то разговаривал с ними, а о чем, Наташа толком не могла расслышать. Она сидела наверху. Под воротником неприятно покалывала сенная труха, в волосах торчали хрупкие былинки приточной травы и зверобоя, кожу ног и рук саднило от царапин. Несмотря на все это, поездкой Наташа осталась очень довольна. Спасибо Нилу Данилычу за то, что послал!

Когда после бессонной памятной ночи Наташа пришла в правление к Нилу Данилычу и стала просить послать ее на ферму, он ласково посмотрел на нее и сказал:

— Ну вот, опять сплеча да сгоряча рубишь! Ты же вчера сказала, что и в учетчицы не пошла бы.

— Ну то вчера, а то сегодня. Посылайте!

— Нет, ты сперва подумай хорошенько, девка.

— А что думать-то?

— Есть что. Наши сейчас едут в Шиловский район за сеном, съезди и ты, в дороге покумекай хорошенько, что твоему сердцу ближе всего, ну, а когда решишь, приходи ко мне — пошлем туда, куда захочешь.

И она поехала и не упрекала себя за это. Наташа отлично понимала — на какое-то время ей требовалось оставить Микулино, отдалиться несколько от родной околицы, чтобы улеглись необоснованные обиды, отстоялись горячие, толком не продуманные мысли. Да к тому же и с людьми, сразу же после собрания, не особенно приятно было встречаться. Шуточное ли дело — бросить такой вызов селу: не хочу работать!

Незаметно свечерело. Тракторы начали спускаться с Кутуковой горы. Отсюда хорошо, как на ладони, видна Ока, местами светлая, а под крутым яром — темная. В небе над рекой лег Млечный Путь и зыбко дрожит в воде. Иван Павлович почему-то называет его «дорогой искателей». Может, это когда-то в старину относилось к морякам и землепроходцам, которые открывали новые земли? В жизни все ищут и все куда-то стремятся. «Вот и я так…» — подумала Наташа.

Перевал остался позади. Теперь уже Кутукова гора смутно темнела где-то слева, на фоне звездного неба. Наташа смотрела на Млечный Путь, и мысли одна за другой теснились в ее голове. Она поняла вдруг, что все нелегкое, запутанное в ее судьбе осталось там, позади, за Кутуковой горой.

— Наташа, тебе не холодно? — крикнул откуда-то снизу, из темноты Федя. — Возьми мою фуфайку.

Она еще не успела и слова вымолвить, как над возом взвилось, мелькнуло огромным крылом что-то темное. Наташа протянула руку и поймала фуфайку.

Какой он заботливый, внимательный! Он идет где-то рядом, внизу, и от этого на душе спокойно и хорошо. Пусть осенний вечер, пусть кругом тьма, а ей хоть бы что. Вот бы сейчас оседлать Воронка и поскакать прямо с Кутуковой горы на Микулино…

Неизвестно к чему припомнилась в эту минуту глупая сценка в лугах за Окой, когда она, дурачась, едва не растоптала спящего Федю Воронком… Здорово в то утро схватились. А Федя все-таки был прав, и говорить нечего…

Проплывает Млечный Путь над обозом, и не поймешь — то ли воз колышется, то ли россыпь далеких светил копошится в небе. Но вот на звездный рой легли две тонкие черные линии — это провода высокого напряжения пошли за Оку. Воз на ухабах закачало сильнее.