Василий Золотов - Меж крутых бережков

— Вот это действительно «дядя достань воробушка»! — сказала Катя, отходя от окна. — И куда это они идут?

— Сюда, наверно, — догадалась Феня.

И действительно, не успела она договорить, как дверь скрипнула, и на пороге появился Нил Данилыч.

— Хозяюшки, можно к вам?

— Заходите, заходите — гостями будете, — ответили дружно девушки.

Нил Данилыч с высоким молодым человеком прошли к столу.

Наташа, как всегда озорно блестя глазами, съязвила:

— Пригласили бы присесть, да вот кресел еще не внесли.

Все рассмеялись, а Нил Данилыч лукаво прищурил глаз:

— И когда ты, Наташка, успеваешь язык свой макать в перец?

— А он у меня всегда в перце!

— Оно и видно. — Нил Данилыч погрозил ей пальцем и, обращаясь к Наташиным подругам, похвалил: — Молодцы, девчата, ишь чего натворили! Да и коровник не стыдно теперь показать новому зоотехнику.

— Вы, Нил Данилыч, зубы не заговаривайте, — вмешалась опять Наташа, — скажите лучше, где нам стулья взять да когда деньги дадите на телевизор?

— Деньги! — недовольно проговорил председатель. — С новым зоотехником сначала познакомьтесь, видите, какого орла вам достал!

— Видеть-то видим, да который уж по счету. Улетит ваш орел, как и прежние: климат для орлов у нас неподходящий.

— Не улетит.

— На воде вилами писано, — засмеялась Наташа, подмигнув подругам. — С этим все ясно. Теперь, Нил Данилыч, так просто от девчат не отделаешься.

— Бог с вами, идите в правление, там для колхоза привезли сорок стульев. Так и быть — пятнадцать берите.

— Ура-а!.. — закричали девушки.

Зоотехник, глядя на них, улыбнулся, а Нил Данилыч сказал:

— Видели, каковы? За несколько дней в красном уголке все перевернули и ферму утеплили. Пойдемте покажу, а заодно и с заведующим фермой познакомитесь. Он под стать им. С доярками поговорите после: девушкам теперь не до нас. Попрощавшись, мужчины вышли.

— Ты скажи, про эту версту бормотала мне сегодня во время дойки? — спросила Наташа у Аленки.

— Про него.

— А ты что, разве знаешь о нем что-нибудь?

— Конечно, знаю. Ой, девки! — затараторила Аленка. — Приехал вчера в сумерках, поселили его к бабке Антонихе. Насилу втащил в избу два чемодана. Я думаю, богатство, ну там костюмы, что ли, — пальто у него видите какое модное — и знаете, что в чемоданах оказалось? Книги! Всю горницу завалил, а потом достал толстые кожаные перчатки, гири…

— Ты уже все успела рассмотреть, — заметила Наташка.

— Ну и что же, подумаешь! — Аленка встряхнула косичками и, захлебываясь, продолжала рассказывать: — Вечером пошел в кузницу, выпросил здоровенную железяку, похожую на лом, мыл ее керосином, тер, как сокровище какое-то, а потом по концам приладил гири…

— Толку не будет: физкультурник! — безнадежно махнула рукой Наташа.

— А может, и будет, — ответила Катя. — Видать, толковый парень, зря болтать не любит.

— Да вы ему и слова сказать не дали, — вмешалась Феня, — трещали как сороки. Вот это, скажет, доярки, вот это работнички! Впрочем, что ни говорите, а мне кажется, неплохой он парень.

— Ой, девчата, — заговорила опять Аленка, — а утром начал делать зарядку — смехатура одна. Бабы шли по воду, остановились, смотрят, улыбаются: холод, а он в трусиках и все с железякой своей играет. Ноги циркулем, длинный — умора!

— А пальто у него — шик: с поясом, карманы чего стоят — накладные! Наши ребята от зависти лопнут, — ухмыльнулась Катя.

— Жених!..

— А может, у него ребятишек целая дюжина.

— Холостой! Бабка уже спрашивала.

— Девки, чур мой! — улыбаясь, заявила Наташа.

— Что тебе, одного не хватает? — сверкнула синеватыми белками глаз Аленка.

— А кто же это у меня есть-то?

— Будто не знаешь? Федя!

— Ха-ха, Федя? Теленок этот? Да он и поцеловать толком не умеет.

Катя не вытерпела:

— Ты как собака на сене: ни вам, ни нам!

Наташа рассмеялась, а Феня отошла к окну и стала смотреть во двор. Ей было больно, что прежняя дружба с Наташей так и не наладилась, а еще больней за Наташино легкомыслие.

— Хватит вам, балаболки, — сказала она.

Фене было видно, как из коровника вышли Нил Данилыч, новый зоотехник и Александр Иванович. Зоотехник неожиданно повернулся к Александру Ивановичу, подхватил его под мышки и поднял кверху.

Нил Данилыч, смеясь, что-то говорил, а Александр Иванович, на весу болтая ногами, все пытался освободиться, но зоотехник держал его, как в клещах, и не опускал на землю, потом наконец опустил, и они обнялись.

«Мальчишки!» — с улыбкой подумала Феня, догадываясь, что зоотехник с Сашей и раньше были знакомы, но, посмотрев, как они, играя, толкали друг друга, и услышав возглас Александра Ивановича: «Парень нашенский!», поняла, что оба встретились впервые и друг другу понравились.

Феня хотела рассказать об этой сценке Кате, но, увидев, что та увлеклась разговором с Аленкой, промолчала.

Однажды летом Иван Павлович, будучи еще студентом, добирался на теплоходе в Микулино. Где-то уже под самым Спасском на рассвете крепко заснул и наверняка проспал бы и рассвет, которым хотел полюбоваться, и свою пристань, если б не сосед, хлопнувший дверью каюты. Пока Иван Павлович собирал вещи, на палубе послышался раскатистый бас — кто-то пел «Величальную». Иван Павлович поднялся наверх. Все было озарено светом раннего утра. Сосед стоял лицом к солнцу и вдохновенно пел. Широко и плавно текла в просторных берегах песня.

Иван Павлович удивился: «Так вот, оказывается, каков мой попутчик!» И что-то знакомое показалось ему в песне и в чертах лица поющего.

— Эх, родная моя Ока, волюшка вольная!.. — проговорил певец, закончив куплет. — Значит, сходите? — обратился он к Ивану Павловичу. — Скоро и мне. Желаю вам всяческих благ. — Прислушался к рассыпчатым трелям соловья на берегу и добавил: — Навек бы остался тут, если б не было на свете Большого театра.

И тут Иван Павлович узнал его. Да, это был он, знаменитый бас. Ивану Павловичу приходилось слушать своего земляка и по радио, и на сцене, и долго потом жили в памяти его арии, волновали, вызывали столько глубоких чувств. «Как он любит Оку, как впился взглядом в зеленые берега!» — подумал Иван Павлович.

А разве сам он не любил приокскую землю, эти дорогие, милые его сердцу места?

Разве не волновали его душу эти богатырские раздолья, эти весенние паводки, когда воде — ни конца ни края, когда день и ночь, будто в тысячи труб, ревет-гудит вольный апрельский ветер, ходят, как горы, темные валы, а по гребню их — белая кружевная пена, когда над окским разливом, над простором этим режут тугим крылом напористый ветер чайки, когда Микулино становится чем-то похожим на приморский уголок!..