Василий Золотов - Меж крутых бережков

Феня заглянула в небольшой покосившийся сарай — вроде не видать никого. Но вот где-то в полутьме послышалось сдавленное, жалобное мычание теленка. Феня пошире распахнула дверь да так и ахнула:

— Матушки мои!

Перед ней, сбившись в кучу, в навозной жиже стояли телята. Сарай был не приспособлен под телятник — теснота, сырость, ветер свистит в щелях, стропила покосились — крыша, того и гляди, рухнет.

Скорей бы уж новый построили! Телятник будет на лугу, под березами — светлый, сухой, просторный, с подвесной дорогой для подачи кормов, с теплой водой. Феня ходила на стройку — Матрена повела ее как-то, все показала. Стены уже подведены под крышу, но телятник готов будет нескоро. А пока беда с этими телятами, одна беда…

На Феню глядели десятки унылых, измученных глаз. Какие это телята: шерсть не лоснится — тусклая, шершавая, грязная. Все они худющие-прехудющие. Им бы играть да резвиться, а они стоят, повесив головы. Особенно выделялся один взгляд — безропотный, просящий. Сердце Фени дрогнуло. Она кинулась к соломенной скирде, схватила охапку и снова помчалась в телятник.

— Дайте я вам подстилочки брошу, лобастые.

Телята расступились, потянулись к ней влажными мордами. Феня притрусила чавкающую жижу и еще несколько раз сбегала за соломой.

Вдруг в сарае потемнело. Феня оглянулась — кто-то неуклюжий, громоздкий заслонил дверной проем. Всмотрелась хорошенько — Нил Данилыч, председатель.

— Ты чего тут, Фенька?

— Да я… просто так…

— Вижу, что не за деньги!

Феня помялась:

— Жалко мне их…

Председатель прошелся по чавкающей соломе, потом зачем-то схватился за тугой ворот рубашки и нахмурил брови — словно во всем был виноват тесный, режущий воротник.

— Мне с ними — вот так! — провел он ладонью поперек горла. — Двести дурачков на моей шее. Прирост в этом году большой, поголовье телят удвоилось, а девать их некуда: на ферме полно и тут тоже, да и ухаживать некому, людей не хватает, один скандал. — Нил Данилыч огляделся вокруг. — Это же яма, а не телятник. И перевести пока некуда. А тут еще силосную башню надо крыть…

Председатель снова схватился за тугой, душивший его ворот, глухо закашлял.

Феня подняла глаза и робко попросила:

— Нил Данилыч, разрешите, я… буду тут?

— Ты? Да ведь ты, никак, дояркой хотела, полегче бы с коровами-то.

— Справлюсь как-нибудь.

Нил Данилыч наконец расстегнул ворот, свободно вздохнул и вдруг неожиданно обнял ее.

— Отпустишь, тетя? — спросила Феня во дворе у Матрены.

— Коль надумала, иди, чего же.

Феня вернулась в сарай. Где-то под стрехой чирикали воробьи, сквозь дырявые плетеные стены пробивалось солнце. «Надо хорошенько глиной промазать, — подумала Феня, — а снаружи листьями или соломой привалить — теплей будет. Хлопот не оберешься: нужны окна, да и с полом что-то придется делать, а то сквозняки, грязь по колено. Стойла тоже никудышные. За что сперва браться?»

Феня стала у порога, задумалась. Где взять глину? Придется привезти, да и не одну глину, а и навозу надо бы. Мать всегда мешала глину с навозом, когда обмазывала коровий хлев у себя во дворе.

Феня пошла на ферму попросить лошадь. Молоко уже отвезли, и лошадь была свободна. Девушка ловко взобралась на телегу, хлестнула гнедого. Он понесся под уклон. Талый снег и грязь полетели во все стороны.

Вот и Барсучий. Феня свела Гнедого под обрыв, достала из передка телеги лопату, начала бросать глину. Вскоре ей стало жарко — она оперлась на рукоятку, решив передохнуть. Над оврагом притих голый лес, едва слышно звенела синица…

Странным, непостижимым казалось Фене многое в природе: тишина и шум, зелень только что выбившихся из-под снега озимых и шелест прошлогодних умерших трав и листьев, весна и осень, грусть и радость, увядание и жизнь…

Феня задумчиво стояла, положив руки на черенок лопаты. Видно, все так и должно быть… Цветы опадают для того, чтобы налились соком фрукты, зерно ложится в землю для того, чтобы из него проросли и зазеленели озимые, дрова сгорают для тепла людям. И сами люди дарят тепло участия, тепло дружбы тем, кто в этом нуждается.

Председатель колхоза, отложив газеты в сторону, посмотрел исподлобья на Сашу.

— Слыхал? В «Рассвет» Коврова, знаменитая юштинская доярка, приезжала, опытом делилась. Были и обкомовцы. Всю работу до корня прощупали.

— Что же, это неплохо, — одобрительно отозвался заведующий фермой.

— Неплохо! — вздохнул Нил Данилыч. — Не дай бог в сарай с телятами заглянут, греха не оберешься, опозорят на всю область. Кстати, слышь, туда, в этот сарай, пошла работать Феняшка. Так ты помоги ей, сообрази, как бы побыстрей пол и двери подремонтировать.

— Что-нибудь придумаю.

Саша зашел на сенной двор, где был сарай, и замер от удивления: Феня деловито месила глину и навоз. Увидев заведующего фермой, она вспыхнула.

— Почему взялась одна? Попросила бы еще кого-нибудь!

— Все заняты.

Феня наполнила ведро глиной, понесла в сарай, а Саша пошел к ферме поговорить с доярками, чтобы они помогли девушке.

Феня шлепнула на стену первый комок жидкой глины, а за ним второй; телята, испугавшись непривычных звуков, сгрудились в кучу. И вдруг случилось то, отчего Феня ходила потом несколько дней сама не своя: бычок Черчилль, прыгнув в самую гущу телят, проломил гнилой пол, и нога его, сжатая досками, хрустнула…

Феня бросилась на помощь, теленок бился и жалобно мычал. «Тяжелый какой — не поднимешь…» Выбежала из сарая, вся в глине, с перепуганным лицом, стала звать людей — никого… Да что же это такое!

— Александр Иванович, Александр Иванович!.. — закричала Феня, вбегая в небольшую комнату заведующего фермой. — Бычок ногу сломал! Скорее!.. — и тут же, хлопнув дверью, кинулась за теткой Матреной.

Когда она вернулась, Александр Иванович уже выпростал бычка, положил на солому.

— Ну и глупа же ты, Фенька, тебе не то что телят — пустой сарай доверить нельзя.

— Да разве я… — и Феня заплакала. — Я же не виновата, что пол такой!

— Не виновата? А кто же тогда виноват?

— Что за шум? — спросила Матрена, входя в сарай.

— Да вот эта… бычка сгубила.

— Ну, ну, потише, чего шуметь-то. Поди-ка, Александр, позови сюда быстрее ветеринара.

Саша вышел, а Матрена спросила у Фени:

— Как же так случилось-то?

— Мазала я стены, а телята прыгали, ну и доска провалилась…

Матрена, взглянув на сгнившую доску, покачала головой. Потом перевела взгляд на Феню:

— Хватит тебе нюни-то распускать, утрись, я сейчас приду.

Выйдя из сарая, она встретила Сашу и ветеринара.

— Бычок-то хороший, может, и выправится, — сказала Матрена.

— Выправится! — сердито сверкнул глазами Саша.

Матрена сверху вниз посмотрела на него и, как бы спохватившись, кивнула ветеринару: