Василий Золотов - Земля горячая

Но вот танцоры легонечко так разминулись по сторонам и на сцену вылетела, как стрела, юркая, легкая девчонка — глаза жгут, белозубо улыбается. Да как пошла по сцене, да как пошла, зацокала каблуками, все бочком да бочком, а потом незаметно перешла на пируэт, завертелась, только мелькает белое платье. Вихрь, огонь!

Протолкался я ближе к сцене, взглянул на девчонку и ахнул: это была она, Милка!

Ты помнишь, Галина, еще в школе Милка увлекалась балетом. Добилась-таки своего, вышла в «звезды». Подумать только, где довелось нам встретиться! С того вечера все и началось… На другой день получил я зарплату для всей команды… Пригласил Милку с ее друзьями в ресторан. Что было потом, не помню. В общем пока у меня были казенные деньги и мы таскались в ресторан, кидал я сотни во все стороны, Милка боготворила меня. А потом Волжский хор уехал, а я… оказался за решеткой. Милка же… Милка вышла замуж за какого-то почтенного старца… — Желваки на скулах Бориса опять заходили. — Из Москвы мне написали…

До сегодняшнего дня никому не рассказывал этого… Веришь, Галина, здорово проучила меня жизнь, — Борис вздохнул. — А сейчас я полюбил настоящую девушку. И ты знаешь, иногда мне кажется, что я становлюсь человеком только ради нее. Рядом с ней мне хочется быть чище…

— Кто она?

— Твоя подруга…

— Моя? — И я стала припоминать своих подруг — московских и здешних. Алка? Нет, что я, он же знает ее ветреность. Казалось, перебрав всех, я зашла в тупик.

— Шуру люблю я, Галка… и никогда бы не сказал об этом, а сейчас… — Голос его дрогнул. — В такой переплет попали мы…

Я потрясена была его признанием. Шурка!.. Никогда бы не подумала! Я внимательно посмотрела на Бориса. Даже возможная гибель была не страшна ему — он носил в душе тепло совсем недавно обретенной надежды, радовавшей его.

— Вот сижу и вижу ее… — тихо и ласково проговорил он. И тут я впервые увидела на его лице светлую улыбку, настоящую улыбку Борьки Шеремета, самого красивого мальчишки с нашего двора…

— Как бы хотелось теперь послушать ноктюрн Шопена… — заложив руки под голову, мечтательно произнес он, а немного погодя вздохнул и добавил: — Слушай, жизнь ведь, черт возьми, такая короткая, зачем ты на Камчатку забралась, теряешь лучшие годы? Ведь тут нет сносных человеческих условий, а в Москве у тебя квартира…

Я слушала и не злилась на него. Нет, сейчас я думала о другом. Мне стало ясным то, что совсем недавно казалось неразрешимым. Я могу еще исправить ошибку. Я свернула с дороги, оступилась. Любила ли я Валентина? Теперь пришло время решить все. Мне надо встретиться с Игорем. От этой встречи зависит многое, очень многое…

Я не знала, как убедить Бориса в том, что все-таки я останусь на Камчатке.

Мне по душе камчатское житье — трудное, кипучее, с сугробами снега до неба и голубоватыми коридорами, проложенными в этих сугробах, с манящими огнями «Богатыря» на берегу, с разноцветными столбами северного сияния в ночном небе. Тут только, в этих краях, по-настоящему и узнаешь людей. Одно волновало: что будет с грузчиками? Сложится ли из них дружная трудовая семья или так и останутся они ворами? Всякое может быть — и безрассудные жертвы, и глупые, жестокие заблуждения… От этого никуда не уйти. Жизнь есть жизнь.

Так я сидела и думала. Борис тоже размышлял о чем-то своем, а потом вдруг проговорил:

— Прошлого не вернешь. Его не сделаешь другим, лучшим…

Я прислушалась к этим словам, вспомнила, с каким ожесточением Борька скреб ржавчину с боков «Богатыря», как ему хотелось освободиться тогда от всего наносного, грязного, мешавшего ему жить по-новому. А он, как бы улавливая ход моих мыслей, сказал:

— Вор крадет ценности у людей, но обворовывает прежде всего самого себя. За деньги и тряпки не купишь честного имени, Галка, а оно нужно, ох как нужно человеку! Я многое потерял, потому что не верил хорошим людям, потому что не умел ценить то, что мне дано было жизнью.

Мы долго еще сидели, предаваясь раздумьям. И не для какой-то горькой услады думали о прошлом мы с Борькой, а для будущего… Мы верили…

Неожиданно сквозь гул океана послышался голос вахтенного:

— Судно, судно! Вижу вблизи судно!..

— Черт возьми, как бы в этой снежной заварухе пароход не наткнулся на нас! — кинулся к двери Борис.

Я тоже попыталась встать, но моя попытка так и осталась попыткой. Пришлось снова лечь. Как хотелось мне быть там, на палубе! Сердце мое билось тревожно и радостно. Но вот парни вернулись в кубрик. Ликование оказалось преждевременным — нас не заметили, судно прошло мимо. И опять потекли тоскливые часы размышления и адских мук от десятибалльной качки. Потом, не помню как, я заснула. Проснулась от толчка — будил матрос:

— Галина Ивановна, нас нашли!.. Буксир «Бурный»!

— Где он?

— Рядом.

Я еле поднялась и, придерживаясь за стены и поручни трапа, с трудом выбралась из кубрика. На палубе стояли все: Лешка, Борис, механик и грузчики — и все как один небритые. Горло мое перехватила спазма. Борис поддержал меня под руку, а мне хотелось кричать, петь. Дорогие мои, небритые черти, как хорошо все-таки быть рядом с вами! Как хорошо жить на свете!

Ветер начал утихать. «Бурный» подходит все ближе и ближе. Я ловлю взгляд Лешки. Лешка отворачивается от меня, и я вижу, как он судорожно трет кулаком глаза. Милый Лешка, чудак дорогой, какую ты сумел поднять непосильную тяжесть!

Борис жмет мне локоть:

— Все хорошо, Галка!..

Капитан буксира дал команду всем нам перейти с плашкоута на судно. Мне опять помог перебраться Борька. И вот я у врача. «Никаких болезненных изменений в организме не произошло», — сказал он. «А какие могут быть изменения?» — подумала я. Но все равно меня уложили в постель.

Мне не лежалось, хотелось знать, что нового на материке, где мы находимся и скоро ли будем в порту.

Я поднялась в рубку и первым, кого увидела, был хмурый Лешка.

— Что с тобой, Леша?

Борис, стоявший рядом, махнул рукой и показал на океан. Шторм почти утих. Слепящий снег не сек больше лицо. Небо очистилось. Но плашкоуты неизвестно почему удалялись от «Бурного». И как-то странно вертелись. А катера не было видно… Я снова посмотрела на Борьку. И он мне шепотом рассказал, что случилось.

«Прибой» был взят на буксир «Бурным», а за «Прибоем» пошли плашкоуты. Пока «Бурный» шел малым ходом, все было отлично. Но когда дали средний ход, катер стало захлестывать волной. Минут через десять «Прибой» вдруг принял странное положение: форштевень задрался кверху, а корма ушла под воду. Постояв так несколько минут, катер совсем скрылся. Трос, что соединял его с плашкоутами, обрезало как ножом, и плашкоуты разошлись в разные стороны. Теперь «Прибой» держался только на тросе, соединявшем его с «Бурным».